Бледная, испуганная, с промелькнувшей в мозгу с быстротою молнии догадкой, Нюта рванулась вперед к двери, схватилась за ручку ее, дернула к себе, но, увы, дверь не поддалась: она была закрыта изнутри задвижкой.

— Отворите сию минуту, или я позову сторожей, всю общину, позову сейчас же — кричала она, ударяя своими маленькими кулаками в дверь.

Странные звуки в комнатке прекратились сразу. Что-то с шумом задвигалось там, и чей-то грубый: голос произнес со злобой:

— Ну, будет с тебя! Попомнишь до следующих ремней! будет!..

И тихий жалобный вопль боли и муки….

— Джиованни!.. О, Господи, его бьют!

Вся кровь бросилась в лицо Нюты.

— Если вы не откроете тотчас же, я… — вне себя вскричала девушка и рванула ручку. Щелкнула задвижка, распахнулась дверь, и на пороге ее Нюта увидела ненавистную ей фигуру Дементия.

Служитель, пошатываясь, едва держался на ногах… Его налитые кровью глаза блуждали, его лицо, перекошенное гримасой исступленной злобы, было багрово-красно. Дрожащими от бешенства руками он старался застегнуть ременный пояс на себе, но это никак не удавалось ему.

В раскрытую дверь каморки Нюта увидела растрепанную, смятую кровать Антипа, а поперек нее извивавшуюся от боли, корчившуюся маленькую фигурку, плакавшую навзрыд.

В минуту все происшедшее стало ясно Нюте. И дрожа от негодования, она заслонила Дементию дорогу.

— Как вы смели? Как вы смели его бить? Кто дал вам это право? Я не прощу вам этого никогда, никогда! Завтра же вся община узнает о вашем поступке, и Ольга Павловна прежде всех… Да, да… И завтра же вас здесь не будет!

Весь хмель, казалось, выскочил у Дементия из головы при этих словах дрожащей, взволнованной Нюты. Обуревавшее его бешенство закишело в нем с удвоенной силой.

— Ах, так-то вы? За мою, то есть, доброту то? За то, что я вас покрываю, барышня! Ну, ладно, коли так, попомните вы меня, узнаете, что значит доносить на меня из-за ледащего нищего мальчонки, на верного слугу-работника… Эка невидаль, проучил малость ремнем мальчишку! Не растает, не сахарный. Пущай пол не портит, поделом ему, а вы… доносить. Ишь, какое слово сказали!

— Завтра же вас не будет здесь! — холодным ледяным тоном произнесла внезапно успокаиваясь, Нюта, и ее обычно кроткие глаза блеснули угрозой.

Должно быть много твердого, непоколебимого решения прочел в этих глазах Дементий, потому что вдруг он весь съежился, побледнел.

Но это было лишь на мгновение. В следующую же секунду он снова принял свой дерзкий, нахальный вид и произнес, нагло хихикая и кривляясь:

— Ладно, коли так, барышня-сестричка. Соскучились, стало быть, здесь, другой обстановки пожелали-с? Ну, да ладно, повидаете и ее, крохотную такую комнатку с тюремной решеткой на окне, с часовым у двери. Знаете ли, что такая комнатка ожидает ту барышню, которая ежели по фальшивому пачпорту живет? Не знаете, хи-хи-хи?

— Вон! — не своим голосом крикнула Нюта. — Сию же минуту вон! И если вы не уйдете сейчас же от меня, я позову, крикну на помощь!..

Ее серые глаза горели решительным огнем. Побледневшее лицо было бело, как известь.

— Ухожу, барышня, ухожу, но помните: все узнается нынче же: Дементий Карпыч умеет постоят за себя и мы еще посчитаемся, сестрица! Возьмите терпения на час, не замедлю отплатить. Еще посмотрим, чья возьмет. А теперь, счастливо оставаться, пока что.

И, нахально-презрительным взглядом окинув Нюту, он вышел из комнатки. Девушка стремительно кинулась к все еще стонущему и рыдающему от боли Джиованни.

— Мальчик мой, бедный, милый!.. Джиованни мои, радость моя, успокойся; забудь этого злого человека, дитя мое! Тебе больно, да? Крошка мой несчастный!

Она обнимала ребенка, целовала его, гладила своею нежною ручкой его черные кудри.

И постепенно стихали, под влиянием ее ласки, жгучие слезы обиженного, побитого малютки.

Джиованни поднял лицо, залитое слезами, с влажными глазами, похожими на черешни, облитые дождем, ли, сжимая руки Нюты, залепетал быстро-быстро:

— Папо вышел… пришел злой zio (дядя) и стал бить Джиованни за то, что он испачкал пол… Было больно, очень больно, ах! — и он заплакал снова.

— Милый ты моги, бедный, слушай меня: злой дядя не придет больше, мы его не пустим, а вечером пойдем в залу, зажжем елку, будет много детей, играть с ними станет Джиованни, а потом будет смотреть, как двигаются и пляшут фигурки на полотне. И гостинцы будут, и подарок для Джиованни. Sorella Марина, его сестричка, приготовила ему кое-что, а пока…

Тут Нюта вытащила из кармана пирожное и сунула в руку итальянца.

Его слезы высохли совсем. Глаза уже блестели оживленной, радостной улыбкой. Недавнее горе и побои, если и не были вполне забыты впечатлительной детской душой, то постепенно теряли свою острую боль воспоминаний, и мальчик был снова счастлив в эти минуты…

Ровно в семь часов широко распахнулись двери столовой, и огромная толпа детишек, возрастом от двух до двенадцати лет, ввалилась в комнату. За ними вошли почетные попечительницы, начальство, приглашенные гости, доктора с их семействами, родственники сестер и сами сестры.

Часть их, впрочем, уже находилась в столовой и, в качестве хозяек, радушно принимала гостей.

А посреди комнаты стояла великолепная, развесистая, прямая и стройная ель, вся в золотых украшениях и блестках, освещенная бесчисленными огнями свечей. Вдоль стен длинными рядами тянулись столы с подарками и мешочками гостинцев.

Почетная попечительница и члены благотворительного общества пришли на помощь сестрам в устройстве в общине елки и прибавили свои пожертвования к их скромной складчине.

И елка вышла на славу.

Ребятишки испуганно восхищенными глазами, с прерывавшимся дыханием и раскрытыми ртами, смотрели на нее.

Им, выросшим в затхлом воздухе сырых чердаков и подвалов, было дивно и необычайно это сказочное зрелище рождественского праздника.

Робко и смущенно толпились они в дверях до тех пор, пока резвая, как птичка, всюду поспевающая Розочка не влетела в их толпу, не схватила на руки самую маленькую из всей толпы девчурку и, приказав всем остальным детям следовать за собою, не повела их к столам.

Сестра Кононова раздавала билетики, сестра Двоепольская назначала подарки. За роялем, сдвинутым к печке, сидела Юматова, с бледным, улыбающимся обычной своей грустной улыбкой, лицом и с чувством играла старинный рождественский гимн.

Сестра Клементьева, обычно такая суровая, строгая, «свирепая сестра», как ее в шутку прозвал Валентин Петрович, усадила к себе на колени маленького, особенно бедно, убого одетого мальчугана и угощала его сочными ломтиками апельсина.

В. другом углу стояла Нюта, держа за руку Джиованни. Пальцы мальчика конвульсивно сжимали руку девушки, его глаза впивались в огоньки елки. Его губы шептали восторженно:

— O, Santa Virgine Maria! O, Dio-Creatore! (О, Святая Богородица! О, Бог Создатель!), как хорошо, как хорошо!

— Вот тебе билетик, иди за подарком, — подлетела к мальчику Розанова.

— А sorella Марина пойдет со мной?

— И sorella твоя пойдет, не бойся… В пекло ада полезет за тобой твоя sorella, — смеясь ответила Катя, увлекая к столам Нюту и ее маленького приятеля.

— А что, сестрицы, на мою долю не припасли подарочка? — спросил, высунувшись из толпы, гостей, Семинарист.

— Да побойтесь вы Бога, Дмитрий Иванович, это детям подарки. Разве вы дитя? — замахали на него руками сестры.

— А разве нет? — делая обиженное лицо, произнес тот.

Действительно, он, этот огромный человек, был похож на большого, добродушного ребенка: так неподкупно-искренне светились чистой детской радостью его большие темные глаза.

— Берегитесь, доктор, вы елку повалите, — предупредила маленькая Двоепольская, неожиданно схватывая и отводя от дерева огромного Ярменко.

— Ну, нет, шалите, сегодня я ничего не сокрушу. Увидите, сестрицы не в таком я нынче настроении, — ответил Ярменко, но в то же мгновение, отступив назад, метнулся в сторону.