На полу лежал маленький мальчик, что называется, заходясь от рева. Нечаянно Ярменко толкнул малютку.

— Ага, что я говорила! — торжествовала подоспевшая Розочка, — если не чашку, так кому-нибудь нос разобьет.

Все бросились к пострадавшему мальчику, но сам Ярменко опередил всех, подхватил на руки плачущего крошку, вскинул его на свое огромное плечо и, тщательно поддерживая своими сильными руками ребенка, запрыгал с ним по комнате.

— Вот как мы! Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля!

Недавних слез не было и помину. Сияющий от счастья, мальчугашка вцепился обеими ручонками в львиную гриву гиганта и заливчато смеялся на всю комнату.

В противоположном углу три молоденькие сестры, испытуемые-курсистки, окружив доктора Козлова, усиленно потчевали его сластями и фруктами.

— Орешков, Валентин Петрович, флотишек, пожалуйста, — предлагала ему миловидная Симонова.

— И Господь с вами, сестрица, чем же грызть их буду? Уже лет десять, как я блещу отсутствием зубов, — смеялся веселый доктор.

— Я вам раскушу, хотите?

— И я!

— И я!

— Вы бы апельсинчик взяли, Валентин Петрович!

— Сохрани, Боже! Кажется, никак три же проглотил!

— Четвертый тогда. И, полно, что за счеты?

— Да что вы, сестрички? Бог с вами, что вам аз грешный надоел, что ли, окормить хотите? Караул! Закармливают тут, караул! — неожиданно выкрикнул доктор Козлов и, комично подпрыгивая, дал «тягу» от курсисток, к общему восторгу и смеху присутствующих.

Доктор Семенов держался больше группы гостей, ухаживая за «светскими барышнями и дамами».

— Ишь, ты, с нами и разговаривать не хочет, — заметив Семочку в «светской» группе, бросила запыхавшаяся Розочка, и лукавая улыбка пробежала по ее насмешливому задорному лицу.

— Доктор, Евгений Владимирович, подержите мне этого плаксу. Мне надо игры устраивать, а он не дает, все руки отдавил, право. — И, прежде чем Семочка успел ответить что-либо, на его коленях очутилось какое-то двухгодовалое, неистово ревущее существо.

Делать было нечего, пришлось волей-неволей ублажать плачущего ребенка, который, кстати сказать, кричал так пронзительно-звонко, что все находившиеся подле Семочки гостьи-барышни отлетели от него, зажимая уши и убегая в противоположный угол комнаты.

А смущенный, растерявшийся и раздраженный Семенов шипел и присвистывал, прищелкивая пальцами, всеми мерами стараясь успокоить исступленно ревущего мальчишку.

— Доктор Фок! Доктор Аврельский! Дмитрий Иванович! Валентин Петрович! К нам не примкнете ли? У нас золотые ворота сооружаются, — кричала веселая молоденькая сестра Симонова, с миловидным вздернутым носиком и веснушчатым, точно желтым бисером усыпанным, лицом.

— Увольте старика, сестрицы, — хмурясь и улыбаясь в одно и то же время, бросил Аврельский в то время, как остальные доктора, желая потешить маленьких гостей и милых хозяек, приняли деятельное участие в устройстве игр.

Шум, смех, веселый, заразительный смех счастливого детства мигом наполнили комнату. Играли в золотые ворота, в кошки-мышки, в трубочиста и ангела.

Счастливые, ярко разгоревшиеся лица детишек, их радостные голоса, визг и топот их маленьких ножек перемешивались с голосами взрослых, едва ли менее довольных, нежели детвора.

Под веселый смех присутствующих, погнался Фик-Фок за живым и юрким, как обезьянка Джиованни и неожиданно растянулся при гомерическом хохоте присутствующих во всю свою длину.

— О, фуй, какой оплошность! Я шуть-шуть не упаль немножко, — заявил, смущенно улыбаясь, присутствующим немец, вызывая новый взрыв веселого смеха.

Одна только Нюта чувствовала себя несколько не по себе. Сегодняшняя угроза Дементия не выходила у нее из головы. Она мучительно сосала сердце девушки, как червяк точила его, не отпуская ни на минуту своей жертвы.

— Скажет, донесет, и тогда—все пропало. Арест, тюрьма, может быть, еще более строгое взыскание, — постоянно проносилось в голове Нюты. — Ну, что ж! Значит, я заслужила эту кару, значит, заслужила. Знала, на что шла. Ведь, знала, знала отлично, — тут же успокаивала себя девушка, стараясь во что бы то ни стало отвязаться от докучного червяка.

— А все же, завтра же скажу Ольге Павловне все про Дементия, про его взятки, побои, все… Что бы мне ни грозило за это, скажу… Нельзя ради собственного страха терпеть присутствие здесь в общине такого скверного бессовестного человека, — тут же решила она. — Успокойся, милый Джиованни, ты будешь отомщен.

Ее глаза быстро отыскали знакомую, юркую, подвижную фигурку.

Маленький итальянец веселился больше остальных детей. Он разгорелся от бега, и черные глаза его сверкали, как никогда.

— Какой очаровательный ребенок! — долетали до Нюты восхищенные отзывы гостей. Джиованни подзывали, то и дело, то одна, то другая из гостей, его ласкали и задаривали наперерыв деньгами. Всем интересно было знать историю маленького шарманщика-итальянца. Заставили его принести шарманку, играть его песни.

Послышались бесхитростные звуки разбитого инструмента «Addio a Nappolis, Santa Luciau». И снова в карман куртки Джиованни посыпались крупные и мелкие монеты из рук добрых людей. Торжествующий и счастливый, блестя глазами, сверкая улыбкой, он бежал к Нюте и лепетал, прижимаясь головой к ее плечу.

— О, Джиованни много денег дали, много монеты. Sorella, теперь мы уедем с вами на теплую родину Джиованни, к синему морю, к ясному небу, к цветам и солнцу… Правда? И там купит Джиованни своей sorella шелковое платье, как у важной синьоры, и она будет настоящая знатная синьора.

— А ты очень любишь твою сореллу, мальчик? — неожиданно прозвучал над ними странно-знакомый Нюте голос.

Девушка подняла голову.

Перед нею стоял высокий, молодой человек, в больничном халате, с исхудалым, бледным лицом, открытым и симпатичным. Голубые веселые глаза его мягко смотрели на Нюту и Джиованни.

— Не узнали меня, сестра? — улыбаясь произнес юноша.

— Как не узнала! — также улыбнувшись, проговорила Нюта. — Вы—Кручинин.

— Собственной своей персоной! Да! Вчера имел удовольствие встать с постели, а сегодня почтил, как видите, праздник своим присутствием.

— Не рано ли, смотрите! Вы еще пока слабы, — предостерегающе произнесла Нюта.

— Не мог не придти. Присоседился к больным, направившимся сюда, и вот я перед вами. Ведь, я для вас только и пришел на елку, сестра.

— Для меня? — глаза Нюты, вопрошающие и чистые, как у ребенка, удивленно вскинулись на молодого человека.

— Ну, да, для вас! Не делайте такого наивно-непонимающего лица! Я все узнал вчера от доктора Козлова: и мой безумный горячечный поступок, и вашу самоотверженность по отношению меня. Вы спасли мне жизнь, сестра. Позвольте мне пожать вашу руку.

И, схватив руку Нюты горячей, сильной, худой рукой, он крепко сжал ее пальцы.

— Ну, это уж слишком много сказано: спасла жизнь. Просто я помешала вам выброситься из окна, — улыбнулась Нюта.

— И я чуть не вытолкнул вас на улицу вместо себя и это знаю тоже, — горячо подхватил студент. — И как вы трое суток не отходили от моей постели ни на минуту, и это знаю. Все знаю, не знаю только одного, чем мне вас отблагодарить за все, за все…

— Господа! Сейчас начнется представление кинематографа, просим занимать места! — послышались громкие голоса.

— Вы позволите сесть около вас? — спросил Нюту Кручинин.

— Пожалуйста! Очень рада!

— Вы мне напоминаете лицом и фигурой сестру мою Соню. Она живет близ Н-ска, в глуши, у нас там именьице маленькое… Сестра Соня такая же самоотверженная, чуткая, готовая на подвиг, как и вы… Когда я гляжу на вас, мне кажется, что я вижу ее… Вот, когда придется побывать в наших краях, заезжайте, сестрица…

— Спасибо…

— А мать-старуха, когда увидит вас, с ума сойдет от радости: Я ей написал все, как было. Пусть благословляет вас старушка. Вы стоите этого! А уж как рада-то будет, если заглянете к нам!

— Я не знаю, когда же… вы видите…