Аристократический верхний этаж дома Лампрехтов был, казалось, озарен особенным солнечным сиянием. Кухарка все убегала от плиты, чтобы примерить красивую, почти новую шляпу, подаренную ей советницей, а горничная раздумывала, весело напевая, как ей переделать подарок госпожи – старомодное кашемировое платье.
Внизу в кухне Лампрехтов настроение было совсем другое, ведь у людей в груди не камень, а сердце, как говорила Бэрбэ.
Конечно, в главном доме исстари было положено не заниматься тем, что происходит в пакгаузе; но когда через двор лежит тяжелобольная, возможно ли забыть, что там живут люди и что сердца их трепещут от страха и печали.
Оттого-то в кухне было так удручающе тихо. Все невольно старались не шуметь.
Бэрбэ черпала вчера под вечер воду из бассейна во дворе, и служанка из пакгауза рассказала ей, еще не оправившись от испуга, что у госпожи Ленц сделался удар, отнялись язык и правая сторона, а доктор, который до сих пор был при ней, сказал, что это очень опасно. С полными слез глазами описывала женщина, как старик Ленц, смертельно бледный, бегал взад и вперед по комнате, ломая руки и совершенно забыв в страхе и горе о маленьком Максе, а тот сидел на постели бабушки, не спуская глаз с ее искаженного лица, и отказывался от всякой пищи.
Дальше служанка передала старой кухарке, что госпожа Ленц казалась все утро взволнованной, а после полудня старик вернулся домой бледный, как полотно, и с таким хриплым голосом, словно у него пересохло в горле.
Она сама пошла, постирать в кухню и вдруг услышала шум падения – это упала на пол госпожа Ленц.
Что случилось, и чего так испугалась бедная женщина, она до сих пор не знает, сказала служанка, но советница должна знать причину.
Ландрат вызвал старика Ленца к себе на службу, чтобы сообщить ему ужасный факт – ничего, ни малейшего клочка бумаги, никакой заметки, свидетельствующей о втором браке коммерции советника и о рождении меньшего сына, не нашлось в бумагах.
Итак, тайна, грозно надвигавшаяся на гордый главный дом от пакгауза, исчезла во мраке, который скрывает столько неразрешенных загадок на свете.
Старику Ленцу оставалась только одна надежда: самолично произвести, розыск в церквях Лондона и найти, где произошло венчание его дочери и крещение внука, так как в письме молодой женщины не была названа церковь, в которой она «обвенчалась и стала счастливой женой».
Старый художник сообщил ландрату, что он получил письмо о рождении внука от сиделки, ухаживавшей за его дочерью, которая была вместе с тем ее подругой, а через три дня пришла телеграмма, извещавшая его о том, что молодая женщина при смерти.
Он поспешно выехал в Лондон, чтобы еще раз увидеть свое единственное дитя, но опоздал – она была уже похоронена. Дом, где жила его дочь, убранный с княжеской роскошью, нашел он опустевшим, в нем осталась одна сиделка, чтобы распродать с аукциона всю мебель по приказанию коммерции советника. Она-то и сообщила ему, что Лампрехт совершенно обезумел от горя, так что она боялась с ним встречаться. Своего мальчика он не то что не приласкал, но даже ни разу не взглянул на него, ведь он был причиной смерти Бланки.
Бросив последнюю горсть земли на гроб усопшей, он сейчас же уехал, взяв с собой новорожденного сына с кормилицей, и сказал, что никогда не вернется в Лондон. Все платья и белье, оставшиеся после покойной, он подарил ей за уход, – прибавила эта дама, а из письменного стола забрал к себе все письма и документы.
И действительно, в ящике не осталось ни одного исписанного куска бумаги, – продолжал рассказывать ландрату старый Ленц, – ни одного письма его дочери, которое было бы для него самым дорогим воспоминанием, самым желанным наследством.
Итак, после нее не осталось ничего, кроме ее любимой собачки Филины, которая сидела, забытая всеми, в углу и, когда он ее приласкал, начала благодарно лизать ему руки.
Коммерции советник вернулся в свой родной город только по прошествии года, он страшно переменился, и припадки его отчаяния глубоко трогали и пугали старых родителей его покойной жены.
Он пришел к ним ночью украдкой, и тут только они узнали, что он отдал маленького Макса в Париж на воспитание вдове своего компаньона, высокообразованной и хорошей женщине. Ребенок был в отличных руках.
Коммерции советник постоянно переписывался с его воспитательницей, уведомлявшей его обо всем, касающемся его маленького сына, которого отец все еще не решался видеть. Но год тому назад вдова внезапно умерла, и тогда коммерции советник выразил свое намерение старикам – поместить мальчика в какое-нибудь заведение. Но госпожа Ленц категорически восстала против этого – ребенок был еще очень мал и нуждался в спокойной, полной любви семейной обстановке и родственном уходе; она требовала как бабушка, чтобы ей отдали мальчика, – и так уже столько лет они страдали, тоскуя по ребенку Бланки. Испугавшись ее угрозы обратиться к содействию его родственников, если он будет настаивать на своем намерении, Лампрехт велел привезти маленького Макса в Германию, в дом его прадедов. И тогда, словно чудом, при виде красивого, умного мальчика в сердце мрачного человека пробудилась глубокая отцовская любовь и нежность.
Часто поздно вечером приходил он в пакгауз, и целые часы просиживал у кроватки спящего ребенка, держа его ручку в своих руках. Нередко он развивал перед стариками планы об устройстве будущности своего младшего сына.
Старый художник рассказывал это ландрату в его рабочем кабинете просто и прямо, и если бы в душе Герберта и оставалось какое-нибудь сомнение, то оно не могло бы не рассеяться при безыскусном рассказе старого живописца. Но здесь было мало самого непоколебимого убеждения, необходимы были письменные доказательства.
.– Без законных документов никакое право не имеет значения, поэтому поезжайте, – сказал Герберт. – Вы встретите большие затруднения и потратите много времени и денег, но ради правого дела вы не должны бояться никаких трудностей и охотно, я думаю, отдадите свое время, ну а деньги найдутся, об этом не беспокойтесь!
Это было все-таки утешение, хотя и слабое, соломинка, за которую хватается утопающий, но и этого утешения не мог дать старик своей жене – она упала без чувств при первых же его словах.
В конторе между тем все шло своим обычным порядком. Если бы молодой хозяин мог предположить, что на горизонте собираются грозовые тучи, он бы обратил туда свой взор и перестал заниматься мелочами, которые поглощали до сих пор все его внимание.
Он еще не покончил с уничтожением старых порядков и уборкой хлама.
Еще оставались лазейки для похищения его добра. Не только в доме осматривал он каждый угол, но и двор требовал неусыпного наблюдения, особенно из-за второго выхода, ворот пакгауза, через которые проходили поденщицы и могли легко стащить не только что-нибудь из съестных припасов, но даже полено дров из кухни и овес из конюшни, поэтому он постарался устроить себе побольше наблюдательных пунктов, откуда был виден весь двор, и каждый день открывал окна, которые много лет были закрыты ставнями. Неприятность такого наблюдения испытала на себе уже вчера Бэрбэ, вернувшись с ведром воды из бассейна. Молодой хозяин прошел вслед за ней в кухню, сильно выбранил ее, и раз навсегда запретил прислуге собираться на дворе для сплетен.
Сегодня после полудня Маргарита вернулась из Дамбаха. Она могла быть вполне довольна успехом своего заботливого ухода за дедом, ему стало гораздо лучше. Однако домашний доктор, которого ландрат спросил о состоянии здоровья отца, когда они остались наедине, сказал, что, по его мнению, старик никогда не сможет совершенно выздороветь в летнем павильоне, доступном для ветра и непогоды, и поэтому лучше всего было бы ему переехать на зиму в город.
Советник согласился на переезд главным образом потому, что ему не придется жить в верхнем этаже: решено было поместить его в двух комнатах бельэтажа, находившихся как раз над жилыми комнатами Лампрехтов, где вследствие этого были теплые полы. Вот для того-то, чтобы поудобнее устроить помещение дедушки, и приехала Маргарита в город.
