Она, улыбаясь, покачала головой:

– Ну, знаешь, пожалуй, этого от тебя нельзя требовать. Я понимаю, что не особенно приятно слышать от такой старой девушки, как я, название «дядя». Но с этим ничего не поделаешь. У нас, бедных молодых Лампрехтов, так мало родни, всего один брат нашей матери, и ты, хотя и не совсем родной нам дядя, должен будешь примириться с тем, что останешься для нас на всю жизнь дядей Гербертом.

– Хорошо, я согласен, милая племянница, но знай и ты, что если признаешь меня дядей, то обязана мне повиноваться.

Она вдруг смутилась и, казалось, что-то поняла.

– Ах, вот что, – сказала она, сильно покраснев, и положила руку на карман, в котором лежало полученное письмо, в глазах ее вспыхнул враждебный огонек.

Он взглянул на нее мельком и промолчал.

– Понимаю, – продолжала она решительно. – Ты одних мыслей с бабушкой. Вы гордитесь, что мне предстоит такая блестящая будущность, и готовы встретить жениха с распростертыми объятиями, хотя никогда его не видели.

– Удивляюсь твоей проницательности. Маргарита грациозно поклонилась и, втихомолку смеясь, поспешно пошла в коридор, где за комнатой госпожи Доротеи стала проворно распускать шнуровку платья. Она услышала, как ландрат вышел из галереи, и в ту же минуту на лестнице раздался голос ее отца. Мужчины поздоровались, вероятно, столкнувшись в дверях, которые сейчас затворились, и коммерции советник направился в свою комнату.

Он ездил сегодня спозаранку верхом в Дамбах, пробыл там до полудня и только что вернулся домой. Ей очень хотелось его видеть, тем более что когда сегодня утром он, молча с мрачным лицом, садился на лошадь, и она весело поздоровалась с ним из окна, он едва кивнул в ответ и не сказал ни слова.

Ее молодое, радостно настроенное сердце больно сжалось, но тетя Софи ее утешила, сказав, что на него, вероятно, опять нашло мрачное настроение и что в это время все избегают с ним говорить и даже встречаться. Лучшее для него лекарство – это верховая езда на свежем воздухе и стук фабричных колес, это он и сам знает. Когда вернется, он будет обходительнее.

Повесив в глубину шкафа парчовое платье красавицы Доротеи, Маргарита только хотела привести в порядок волосы, как услышала, что дверь из комнаты отца опять отворяется. Он вышел и быстро пошел вдоль галереи, направляясь к коридору.

Маргарита испугалась: она была раздета, да и вообще ей не хотелось, чтобы он ее тут застал, но, не зная, в каком расположении духа он вернулся и как примет ее посягательство на прадедовское имущество, которое хранилось, как святыня, под влиянием овладевшей ею боязни она, неожиданно для себя, прыгнула в шкаф, зарылась в шелковые юбки, словно погрузилась в шумящие волны, и притворила за собой дверцу.

Сейчас же после этого в коридоре показался коммерции советник. Дочь смотрела на него в узкую щель дверцы. Ни верховая езда, ни шум фабрики в Дамбахе не стерли отпечатка мрачной меланхолии, который лежал на этом красивом мужественном лице, пугая всех домашних. Он шел, задумавшись, с букетом свежих роз в правой руке, мимо портретов предков, не обращая на них внимания. Только портрет красавицы Доротеи, прислоненный к шкафу у стены так, что ее очаровательная фигура как будто выступала ему навстречу, произвел на него потрясающее впечатление. Он отступил назад, закрыв рукой глаза, как будто почувствовал головокружение. Испуг его был понятен.

В красной гостиной портрет висел высоко на освещенной стене, и демоническая красота этого лица никогда не была так победоносна, как здесь, в таинственной полутьме. Бормоча про себя какие-то страстные слова, он схватил портрет и как в припадке безумия повернул его лицом к стене. Тяжелая рама ударилась о каменную стену и затрещала.

Молодая девушка ужаснулась, подумав, что он был теперь один со своими мрачными мыслями в пустых, неубранных комнатах. Никто в доме и не подозревал, что он приходил сюда. Бэрбэ уверяла-, что он и ногой не ступает в коридор, что ему пришлось очень плохо, когда он тут жил, иначе, почему бы такому мужественному человеку дать отсюда Стрекача и не решаться никогда, потом войти. Теперь, однако, он был там, словно погребенный в сумраке и гробовой тишине, так как оттуда не доносилось ни звука.

Какое счастье, что папа не вернулся десятью минутами раньше. Если бездушный портрет привел его в такое невыразимое волнение, то что бы было, когда бы он вдруг увидел – перед собой эту несчастную женщину, словно живую! Это было бы большим испытанием для погруженного в меланхолию отца.

Ночью в окрестности бушевала первая октябрьская буря. Всю ночь она выла и бесновалась, не переставая, над городом, а на рассвете понеслась– по улицам.

Советница была очень раздосадована: ее нежные ноги ослабели, и она не решалась выходить из дома при сильном ветре, так что приходилось отложить визиты в городе, которые она хотела делать сегодня с вернувшейся внучкой.

А Маргарита была очень довольна тем, что освободилась и могла заниматься, чем хотела. Она – сидела в гостиной бабушки и помогала ей вышивать великолепный ковер, который предназначался в подарок Герберту на елку, как ей было таинственно сообщено, а потом, должен был лежать в доме молодых перед дамским письменным столом. И Маргарита своими проворными пальчиками неутомимо вышивала букеты, по которым будут ступать ноги прекрасной Элоизы.

В четыре часа вернулся со службы господин ландрат. Его кабинет был рядом с гостиной, и в продолжение некоторого времени было слышно, как туда входили и выходили люди. Чиновник принес бумаги, жандарм сделал доклад, послышались голоса просителей, и Маргарита подумала, как теперь глубокая, всегда строго охраняемая тишина в верхнем этаже старого купеческого дома нарушается жильцами, которые не носят фамилии Лампрехт.

Несмотря на бурю, в ту самую минуту, когда окна зазвенели от налетевшего порыва ветра, из Принценгофа была принесена прелестно убранная корзина фруктов. Советница так обрадовалась этому знаку внимания, что у нее даже задрожали руки. Богато одарив и отпустив посланного, она поспешно прикрыла работу и позвала сына.

Ландрат остановился на минуту на пороге, точно был удивлен, что его мать не одна, потом подошел ближе, поклонившись по направлению к окну, где сидела Маргарита.

– Здравствуй, дядя! – ответила она с ласковым равнодушием на его поклон, продолжая вышивать видневшийся из-под покрышки угол ковра.

Он слегка сдвинул брови и рассеянно взглянул на корзинку, которую держала перед ним мать.

– Странная идея гнать человека в такую погоду в город, – сказал он, – точно бы это не успелось.

– Нет, Герберт! – прервала его советница. – Фрукты только что сорваны и потеряли бы аромат, если бы полежали. К тому же ты знаешь, что там не пропустят и дня, чтобы не напомнить о своем существовании. Какие чудные фрукты! Хочешь, я положу тебе груши и виноград на тарелку?

– Очень благодарен, милая мама! Ешь их сама. Я не хочу тебя лишать того, что ты так любишь, – это было прислано тебе одной.

С этими словами он вышел из комнаты.

– Он обижен, что внимание оказано не прямо ему, – прошептала советница на ухо внучке, взяв очки и вновь садясь за работу. – Боже, да разве может, разве смеет Элоиза, действовать так открыто. Да, дитя, ты сама скоро испытаешь, что такое ревность! – прибавила она шутливо, поддразнивая ее, и возвращаясь к теме прерванного посланием разговора. Ей хотелось выудить у внучки признание насчет письма Виллингена.

Маргарита сожгла его еще вчера вечером и отправила отказ, но не проронила об этом ни слова. Она отвечала с дипломатической кротостью, внутренне возмущаясь, что старая дама так громко и непринужденно произносила имя отвергнутого жениха, как будто он принадлежал уже к их семейству. Это ее тем более оскорбляло, что неплотно притворенная дверь в соседнюю комнату все шире и шире приоткрывалась и тот, кто там был, мог слышать от слова до слова ее неосторожную болтовню.