Немного в стороне лежал Принценгоф. Воздух был так прозрачен и день так светел, что видны были даже пестрые цветы на дерне цветника.

Замок стал так хорош. Прежде он лежал, как спящая красавица, у подножия горы, полускрытый покрывавшим ее лесом, в котором ранняя осень там и сям уже разбросала красные и желтые пятна; он был как-то незаметен, в нем не было ни блеска, ни красок. Теперь замок открыл глаза и выступил из зелени: из-за темных ореховых деревьев горели и сверкали, как брильянты, новые зеркальные стекла окон, вставленные в огромные каменные рамы, ветхие, никогда не открывавшиеся ставни исчезли.

– Знаешь, Гретель, мы здесь стали необыкновенно важными! – сказал, указывая на замок, дедушка, шагающий, как богатырь, несмотря на свои семьдесят лет.

– Да, из важности они стали настоящими иностранками, матушка – чистокровная немка из Померании, и дочка, у которой и с отцовской стороны не могло быть ни кровинки от Джона Буля или «говорящего по-французски». Тем не менее, они имеют английскую кухню и говорят на французском языке.

Маргарита смеялась.

– Ты смеешься, и твой дедушка тоже! Да, я тоже смеюсь над тем, какую пыль могут поднять две женские юбки и как далеко она летит, – он широко развел руками, – настоящая обезьянья комедия, говорю тебе! Был ли ты в Принценгофе? Представлен ли ты? – спрашивают друг друга. Тому, кто не был там, на большом обеде, едва кланяются, а если скажешь, что отказался от приглашения и предпочел обедать у себя дома, на тебя посмотрят как на сумасшедшего.

Маргарита сбоку взглянула на дедушку и не нашла на лице и тени улыбки, напротив, глаза его из-под густых седых насупленных бровей сверкали неподдельным гневом честного человека. Он улыбнулся и покосился на нее, крошечный носок ее изящного сапожка так смешно выступал рядом с его огромными охотничьими сапогами.

.– Что за жалкие тросточки, и туда же еще хорохорится! – подтрунивал он. – Брось это, Гретель. Вон там живет девушка, – и он указал на Принценгоф, – так у нее совсем не такие ноги, она вообще внушительных размеров, черт возьми! Не подменили ли вас обеих в колыбели: тебе вовсе не пристало иметь такую не естественно маленькую ножку, ну а то, что при ее аристократической крови у той такая ножища, – просто непостижимо, злая игра породы! Но все же надо признать, что она красива, эта молодая принцесса! Бела, румяна, кровь с молоком, белокура – ты и не показывайся рядом с ней, мой смуглый майский жучок, высока, – он поднял руку почти вровень с головой, – тяжеловесна и дородна, чистокровной померанской породы и при этом положительна и спокойна! Такому борзому щенку, что скачет рядом со мной, там не место.

– Ах, дедушка, борзой щенок доволен своей жизнью и не желает никаких перемен, об этом не беспокойся, – смеялась молодая девушка. – А жалкие тросточки сослужили мне добрую службу, и еще вопрос – мог ли бы с ними поспорить в легкости твой огромный семимильный сапог, если бы пришлось влезать на швейцарские горы. Спроси-ка дядю Теобальда.

Она была рада переменить разговор. Старик был сильно обозлен и раздражен, изливая на будущую невестку едкий яд своих насмешек. Вероятно, и его отношения с бабушкой от этого еще более обострились. Но внучка не должна была подливать масла в огонь и начала рассказывать с большим оживлением о гостинице на Сен-Бернарском перевале, где им пришлось однажды с тетей заночевать во время страшной снежной бури, и о других приключениях в Италии. Старик внимательно слушал. Так они пришли, наконец, к воротам пакгауза, и на дворе под их ногами зашуршали опавшие листья.

Входя в вестибюль главного дома, они увидели, как в узкую щель ворот, выходивших на рынок, проскочила крошечная собачка из породы пинчеров, которая сейчас же пронзительно залаяла на них.

Маргарита знала эту собачку, ее привез откуда-то несколько лет тому назад господин Ленц. Из лохматой шерсти собачки выглядывали тогда голубые шелковые бантики, а в холодные дни она бегала по галерее в красном вышитом чепрачке – можно было подумать, что это любимая комнатная собачка какой-нибудь принцессы. Как дети ни звали, она никогда не сходила к ним во двор: семья живописца берегла ее, как собственное дитя.

Вслед за собачкой в отворившиеся ворота бросился мальчик. В ту же минуту выходившее в вестибюль окна конторы с шумом отворилось, и оттуда высунулась голова Рейнгольда.

– Противный олух, не запретил ли я тебе проходить тут? – кричал он на мальчика. – Или ты, болван, не понимаешь по-немецки?

– Что же мне делать, если Филина вырвалась у меня и побежала сюда? Я хотел ее поймать, но мне помешала корзинка, которая у меня в руках! – оправдывался мальчик, произнося слова с небольшим иностранным акцентом.

Это был необыкновенно красивый ребенок с сиявшим свежестью и здоровьем личиком, его античная головка с коротко остриженными каштановыми кудрями крепко и гордо сидела на круглой шейке.

Беглянке Филине вздумалось еще вспрыгнуть по ступеням, ведущим в общую комнату, видно, она чувствовала себя как дома.

Рейнгольд даже топнул при этом ногой, а мальчик побежал за тявкающей злодейкой.

– Ну, если ты сейчас же не уйдешь отсюда, скверный мальчишка, – раздался сердитый крик из окна, – я выйду и поколочу тебя и твою дворняжку.

– Это мы еще увидим, почтеннейший! Тут есть люди, которые могут тебе помешать, – сказал старый советник, вдруг очутившийся перед окном.

Рейнгольд невольно съежился при неожиданном появлении мощной фигуры дедушки.

– Нечего сказать, хорош гусь! – издевался над ним старик сердитым и вместе с тем полным сарказма голосом. – Ругаешься, как прачка, и командуешь в отцовском доме, как полновластный хозяин. Подожди, пока оперишься, и молоко обсохнет у тебя на губах! Почему же это мальчику нельзя тут проходить, или он вытопчет ваш драгоценный каменный пол?

– Я, я не выношу собачьего лая, он расстраивает мне нервы.

– Перестань говорить о нервах, юноша! Меня тошнит от твоего хныканья! Стыдись, можно подумать, что ты воспитывался в богадельне. Мои нервы! – сердито передразнил старик.

В это время подошла и Маргарита.

– Но что же сделал тебе мальчик, Рейнгольд? – сказала она с упреком.

– Папа удивительно равнодушен и снисходителен, он позволяет этому" мальчишке прыгать и шуметь на нашем дворе и даже усаживаться со своими тетрадками на нашем любимом месте, Грета, где собственные дети, всегда учили уроки. А третьёго дня| сам видел, как он, проходя мимо, положил ему на стол новую книжку. – Завистник! – недовольно пробормотал советник.

– Думай что хочешь, дедушка! – невольно сорвалось с языка раздраженного юноши, – Но я бережлив, как все прежние представители нашей фирмы, и меня бесит, что люди бросают деньги на ветер. Дарить людям, которые и так нам порядочно стоят! Теперь, когда приходно-расходные книги у меня в руках, я знаю, что старик Ленц никогда не платил ни гроша за свое помещение в пакгаузе. К тому же при его медлительности он не может заработать даже на хлеб. Разумеется, ему надо было бы платить поштучно, но папа дает ему триста талеров в год жалованья, хотя бы он за целый год разрисовал только одну тарелку, – Понятно, что наше дело терпит от этого большие убытки. Если бы мне хоть на один день получить власть, я бы привел все в порядок, сейчас же удалил бы старого лентяя.

– Какое счастье, что такие молокососы не смеют распоряжаться, пока.

– Да, пока главное место в конторе не сделалось вакантным, – добавил неожиданно подошедший к ним коммерции советник. – Увидев, вероятно, во дворе тестя и дочь, он поспешил выйти, чтобы не заставлять ждать пунктуального старика, во всяком случае, он уже был в охотничьем костюме. Спускаясь в вестибюль, он, должно быть, слышал большую часть разговора у окна конторы, что было видно по его взбешенному лицу. Маргарита заметила даже, как нервно дрожала его нижняя губа, когда он говорил. Однако он не взглянул в окно, только пожал плечами и заметил как бы шутя: – К сожалению, главное место еще занято отцом, и мудрому сыночку придется, пожалуй, долго ждать.