– Вот теперь я слышу не детский лепет, а ответственную речь зрелого мужа. Что говорят микробиологи, товарищ Жаворонок?

Майор тоже ощутил удовольствие от того, что имеет возможность сообщить о чем-то важном:

– Они разводят руками, Лаврентий Павлович. В ходе перекрестного облучения подопытных и возбудителей немцы действительно создали совершенно новые виды микроорганизмов. Вернее, возбудители вызывают те же заболевания, что и прежде, но абсолютно устойчивы к новейшим препаратам – я говорю об антибиотиках. Они чрезвычайно агрессивны, и в опытах на животных показано, что соответствующие болезни протекают намного быстрее и тяжелее.

– Почему же выжили эти двое? – с неподдельным интересом спросил Берия.

– Во-первых, у них очень мощный иммунитет. Во-вторых, последнее поколение бактерий на них попросту не испытывалось... Подробный медико-биологический отчет будет отправлен вам сегодня вечером.

Берия похрустел пальцами:

– Пусть ваши умники напишут попроще, чтобы мы здесь, люди простые, поняли.

– Так точно, Лаврентий Павлович.

...Лаврентий Павлович отдавал распоряжения в течение десяти минут. Жаворонок не жаловался на память и мог повторить услышанное слово в слово.

Наконец, Берия отпустил его:

– Свободны, полковник, можете идти.

– Майор, товарищ Берия...

– Полковник, полковник. В Одессе вам крайне признательны. Ступайте.

...Очередная переправа оказалась водной: небольшой военный катер за час с небольшим домчал пассажиров до суши.

Еще издали Соломон и Сережка заметили церковные купола; даже отсюда было видно, что церковные постройки пребывают в упадке, и состояние их неуклонно ухудшается день ото дня.

На берегу бдительность конвоиров немного ослабла: это был остров, и бежать было некуда. Это дало Соломону возможность приостановиться и вцепиться в напрягшуюся руку Остапенко:

– Смотри туда...

Сережка проследил за его пальцем и ощутил дурноту.

Он вовсе не разбирался в кораблях, но этот силуэт узнал бы из тысячи.

В полумиле от берега, окутанный дымкой, стоял на рейде эсминец «Хюгенау».

Остров казался пустынным, нежилым.

За свое недолгое пребывание в монастырских стенах Остапенко и Красавчик лишь раз увидели человека в черной рясе до пят, и то издалека. Их доставили в какое-то старинное здание, на скорую руку переделанное под очередную тюрьму. Там они провели сутки, при них неотлучно находились два вооруженных смершевца. Несколько раз до мальчишек доносился колокольный звон, в котором вопреки ожиданию не было ни одной не то что радостной, но даже обнадеживающей ноты. Правда, Сережка всякий раз, как слышал его, торопливо крестился, с опаской поглядывая на стражей.

Зачем их выдерживали на острове, так и осталось загадкой.

По прошествии времени оба, друг от друга независимо, склонились к мысли об обычной канцелярской неразберихе, помноженной на бестолковщину военного времени. На следующее утро, вскоре после рассвета, их вновь отвели на катер. Настроение у Сережки и Соломона было безнадежным; они почти не отреагировали на тот хорошо предсказуемый факт, что катер взял курс на эсминец.

Лишь когда их отвели в трюм, Сережку пробила крупная дрожь. Но колотило его недолго; в знакомую камеру-палату он входил уже бесстрастно, утратив способность к эмоциональным реакциям.

С Красавчиком творилось то же самое.

На пороге он замешкался, глядя на бурые пятна на полу. Никто не позаботился отмыть кровь Иоахима фон Месснера. Однако стальной брус сидел на месте и был присобачен на совесть; с первого взгляда становилось ясно, что никаким крестом, тем более нательным, его больше не возьмешь.

Их приковали и вышли, наглухо задраив дверь.

– Давай убьемся, – предложил Красавчик.

– А? – Сережка непонимающе взглянул на него. Соломон тут же пожалел о сказанном.

Не этого хотел от него Бог.

Он почти физически ощутил, как злая сила, пропитавшая эсминец, очнулась от дремоты и сгущается, наводит его на преступные мысли. Сережка казался более равнодушным. Он уяснил смысл сказанного и тупо уставился на кровавые брызги.

– Давай, – согласился он негромко. – Только как? Бошки расшибить?

– Забудь, – недовольно велел ему Соломон.

Он помнил окружающую обстановку так хорошо, что мог бы с закрытыми глазами описать каждый квадратный сантиметр «палаты», однако начал осматриваться в поисках упущенного – любой ерунды, способной вывести их на волю. Прищурился на брус, примерил его к черепу свежеиспеченного полковника Жаворонка.

Остапенко проследил за его взглядом.

– Второй раз не выйдет.

Соломон ничего не ответил, дернул ногой, цепь звякнула.

– Не понимаю, зачем они воюют, – пробормотал он.

– Кто? – не понял Сережка.

– Наши с фрицами, – слово «наши» Красавчик презрительно выделил, словно заключил в кавычки. – Им бы поладить друг с дружкой и крошить остальных... И ведь поладили уже!

– Чего ты врешь-то, – недоверчиво произнес Сережка. – Когда это они поладили?

– Забыл уже? Во всех газетах было, руки пожимали. На учения катались друг к другу. Паулюс вообще у нас учился. Или Гудериан? Забыл, черт...

– Кто? – Сережка наморщил лоб.

Красавчик махнул на него рукой:

– Что с тобой говорить, деревня темная...

Вскоре им принесли обед – куда как более питательный, чем бывает на флоте. Сережка и Соломон были по-прежнему изрядно истощены, однако вид пищи начинал внушать им отвращение и страх.

«Санитары» явились без защитных костюмов, но ребят это не обмануло. Они догадывались, что пока идет подготовка, и знали, что со дня на день увидят знакомую прорезиненную харю. А кто именно за такой харей скрывается – немец или русский – в сущности все равно.

* * *

Жаворонок собрал подчиненных в кают-компании.

Еще одно дежавю.

Дьявол его знает, как оно получилось, но собравшиеся даже расселись в том же порядке, в каком не так давно сидели подручные Месснера и сам Месснер. Демон, взявший власть над «Хюгенау», похоже, не отличался избытком фантазии.

Речь полковника по содержанию тоже не особенно отличалась от выступления его предшественника.

– Партия и правительство, – привычно начал Жаворонок, – по личному указанию товарища Сталина поручили нам с вами, товарищи, ответственное задание исключительной государственной важности...

Личный состав немного отличался от гитлеровского: не было женщин. Врачей было четверо, все военные: капитан, майор и два подполковника. Из них почему-то майор был старше прочих и чем-то, что уже неудивительно, напоминал покойного Берга.

Сами военврачи, конечно, не подозревали о таких аналогиях и держались очень серьезно. Разница, конечно, была не только в отсутствии женщин: победа была не за горами, и это напрочь исключало всяческие скепсис и настороженность, которые обнаруживали сотрудники Месснера, предвидевшие скорое поражение рейха. Советские военврачи хорошо понимали, что система теперь будет только крепнуть, порядки – ужесточаться, а потому подходили к заданию с исключительной ответственностью. Тем более что хорошо понимали: товарищ Сталин, может быть, и дал указание, но непосредственно дело курирует другой товарищ, как бы более приземленный и оттого... страшнее.

Никого не смущало то обстоятельство, что Жаворонок, в отличие от Месснера, не имел никакого отношения к медицине. Наоборот – в СССР такие явления были в порядке вещей. Если партийный функционер способен управлять колхозом и указывать крестьянину, когда жать, а когда сеять, то почему микробиология должна быть исключением? Если любая кухарка в состоянии управиться с государством, то заглянуть в микроскоп ей и вовсе нетрудно...

Жаворонок тоже чувствовал себя как рыба в воде.

Он слабо представлял себе суть проблемы, хотя подстраховался: прочел кое-что о предмете, не понял большую часть прочитанного, но с удовольствием вставлял в свою речь ученые словечки, да причем так ловко, что со стороны могло показаться, будто он полностью владеет материалом!