– Мы успеем. Площадка отсюда недалеко, и мы будем в полной готовности. А Цефа останется здесь и даст нам знать, когда начнется. Мы обернемся за пару минут. Максимум – за пять.

– Почему это я останусь здесь? – вскинулась Цефа и моментально стала похожа на рептилию, у которой позаимствовала псевдоним.

– Не обсуждается. Ты остаешься здесь, – твердо сказал Нешер.

– Это сексизм, Код-код!

Тот пристально посмотрел на нее, гипнотизируя взглядом, как настоящую змею. Цефа прикусила язык. Женщина в Израиле – особое существо. Если у тебя мать еврейка – ты еврей. Если отец – можешь чесать в угол и курить.

Нешер забрал у Акрава бинокль, навел его на набережную.

«Сирены» оставались на месте. Тощий прихиппованный очкарик занимался тем же, чем он: крутил колесико бинокля и как бы осматривал достопримечательности. Со стороны казалось, что его больше всего занимает музей д'Орсе.

– У них две замены, – констатировал Нешер. – Эту женщину я прежде не видел. И того, в водолазке, – тоже.

– На острове были потери, – кивнул Акрав.

– А здесь тем более будут, – не унималась Цефа.

Не реагируя на ее реплику, Нешер вернул Акраву бинокль и вынул телефон. Сторонний слушатель ничего бы не понял из слов Код-кода, но люди, с которыми он вышел на связь, уже нащелкивали номера французских спецслужб, чтобы согласовать с ними пролет воздушного средства. Конечно, лишь до посадочной площадки. Дальнейший маршрут вертолета не оговаривался.

Закончив разговор, Нешер присел на корточки, расстегнул большой черный рюкзак. Тускло блеснула маска для подводного плавания, уже ненужная. Вместо автомата для подводной стрельбы он извлек южноафриканскую штурмовую винтовку CR-21, созданную по образцу израильского автомата Galil ARM. Отъемный коробчатый магазин на 35 патронов, 40-миллиметровый подствольный гранатомет.

Губы Код-кода невольно растянулись в ледяной усмешке.

«Сирены» ненадолго отступили на задний план, глаза заволокло сплошной кровавой пеленой. Он с трудом сдерживал себя от сиюминутного удара по логову Валентино. Ему достаточно было ощутить в руках оружейную сталь, чтобы ярость, поселившаяся в генах, начала активно проситься на выход.

...Оператор германской разведки BND снял наушники и повернулся к полному мужчине средних лет, прохаживавшемуся позади.

– Они пойдут с воздуха – очевидно, завтрашней ночью.

– Что на рю Риволи?

Оператор покачал головой:

– Они глушат передачу.

Его собеседник глубоко вздохнул:

– Чувствую я, будут с ними проблемы. «Ашан» мы накроем и прижмем хвосты, но с этими беда...

Олег Васильевич Мещеряков засыпался на дурацкой ерунде.

Долгие годы беспечного проживания в Северной столице притупили его бдительность. Она немного повысилась при известии о том, что ни немка в Славяновке, ни Николай Николаевич уже не выйдут на связь и пребывают в бедственном положении. Но вскоре инерция взяла свое. Уверенный в своей недосягаемости и неуязвимости, Олег Васильевич успокоился. Он слишком долго чувствовал себя безнаказанным.

Потому он и позвонил в первую клинику, куда привозили Гладилина, по городскому телефону. У него, на беду, разрядился мобильник, а Олегу Васильевичу вдруг вздумалось подвергнуть себя омолаживающим косметическим процедурам. Наметилось приятное знакомство – короче, все сошлось одно к одному, будто на заказ.

Клиника, как и все заведение, уже прекратила функционировать как вредный элемент, но доктор, до смерти запуганный Маэстро, оставался на месте. Он вообще переехал в свой криминальный стационар и сидел в нем круглосуточно. Маэстро убедил руководство в необходимости «подставы». Сохранялась робкая надежда на то, что цепочка восстановится, и Мещеряков выйдет на связь.

И он вышел.

При докторе неотлучно находился Киндер, которого такое поручение сильно злило. Он маялся от безделья в обществе этого прощелыги и предпочел бы взять штурмом хорошо укрепленную базу наркодельцов. Говорить им было решительно не о чем; Киндер читал детектив, а доктор исступленно грыз ногти. Они были коротко подстрижены, как, собственно, и положено у врачей.

При каждом телефонном звонке оба вздрагивали.

Киндер пристально смотрел на доктора, и тот с искренним сожалением разводил руками. В том, что лепила готов к сотрудничеству, сомнений не было. Тот дошел до состояния, в котором мог продать и перепродать семью, каковой у него, к счастью, не было.

Вздрагивать вздрагивали, но звонка на городской номер никто не ждал. Поэтому, услышав, кто говорит, доктор округлил глаза и состроил невероятную гримасу. В нем вдруг проснулось желание сотрудничать с органами.

Киндер вскочил на ноги, отбросив книгу.

Надобности в этом не было, никаких действий в связи со звонком ему не предписывалось, все разговоры писались в аппаратной. Он должен был только следить за доктором, но он все равно принял боевую стойку.

– Да, Олег Васильевич, – доктор с трудом удерживал себя в руках и старался, чтобы голос не дрожал. – Да, очень рад. Конечно. Я всегда к вашим услугам. Когда? – Он беспомощно посмотрел на Киндера. Спецназовец быстро кивнул. – Да хоть сейчас, для вас всегда найдется время. Я лично, конечно... Собственноручно. Через двадцать минут? – Очередной взгляд и очередной быстрый кивок. – Милости прошу. Я успею все подготовить. До встречи, Олег Васильевич...

Киндер спешно вышел на связь с Маэстро.

Ответила Мадонна.

– Двадцать минут? – В ее голосе звучало беспокойство. – Нам не успеть. Мы выступаем, но на тебя вся надежда...

Киндер лихорадочно соображал.

Такого визита не ждал никто; когда Мещеряков доберется до салона, он сразу увидит великое разорение.

– Встретите его на улице, – приказал он врачу – Важно, чтобы он вышел из машины и приблизился хоть на десяток метров.

Того бросило в жар:

– Он все поймет... я жить хочу, товарищ... простите, гражданин...

Киндер похлопал его по плечу:

– Не боись, медицина! – Он пришел в хорошее расположение духа, предвкушая скорое завершение тоскливого ожидания. – Ступай на воздух, покури. Не вздумай рыпнуться! На мушке будешь...

– Как-то необычно получится, – ныл эскулап. – Я никогда никого не встречаю. И не курю. Как мне выйти – в халате? Никто же не знает, что у нас клиника.

– Иди без халата, – принял решение Киндер. – А ради дела можно и покурить, не умрешь.

Он угостил доктора сигаретой, которую тот принял без малейшего энтузиазма.

– Не затягивайся, – дружески посоветовал Киндер. – Набирай в рот и пыхай. Пошел давай!

Врач – белый, под цвет любимого халата, – поковылял к выходу. На улице было очень жарко и душно, он сразу вспотел в своем пиджаке. Сзади послышался голос проницательного Киндера:

– Сними пиджак и возьми на руку. Так будет непринужденнее.

Тот повиновался и замер столбом с сигаретой в руке.

* * *

Олег Васильевич не заставил себя ждать.

Он управился за пятнадцать минут, и настроение у него было едва ли не лучше, чем у Киндера.

Не доехав до салона шагов пятьдесят, он остановил свою «Ауди», вышел, привычно оглянулся по сторонам и бодро зашагал знакомым маршрутом. В человеке, стоявшем у входа, он не сразу признал хирурга. Тот вдобавок еще и отвернулся, так что узнавание состоялось, когда их разделяло не более пяти метров.

Мещеряков резко остановился.

Чутье, недавно ему изменившее, запоздало вернулось и подсказало недвусмысленный вывод. Во всей напряженной фигуре доктора – в том, как он стоял, как держал сигарету, как всматривался в даль, ожидая клиента с другого конца проспекта, – проступала подневольность.

К тому же хирург никогда раньше не курил.

Олег Васильевич знал это доподлинно, так как собирал подробные досье на всех, с кем ему приходилось пересекаться по роду деятельности. Врач опасался правильно: его выход на улицу, его ожидание совершенно не увязывались с традиционным больничным распорядком.