Немного поплутав в темноте, Петру Ивановичу вскоре удалось-таки отыскать стенд с мечами и доспехами. В этом углу зала ночное освещение оказалось особенно тусклым; силуэты мечей, алебард и шлемов мрачно чернели на фоне белой стены. Из-за недостатка света Петр Иванович принялся перебирать их буквально на ощупь, подбирая подходящий по руке. Наконец, нашелся подходящий экземпляр – с удобной рукояткой, прекрасно сбалансированный, пригодный и под одну, и под две руки. Для тренировки Петр Иванович махнул им пару раз, да так удачно, что не разбил ни единой витринки, что в его беспорядочном состоянии и при столь скудном освещении следует счесть изрядным достижением. Петр Иванович давно замечал за собой счастливую особенность: когда он напивался, координация движений отключалась у него в предпоследнюю очередь (последней отказывала половая функция).

Завладев мечом, Петр Иванович двинулся обратно и, конечно, совершил ту же ошибку, что и днем, то есть снова свернул в перегороженный ленточкой тупик. Едва увидев знакомую ленту и чернеющий мешок, он тут же понял свою оплошность, хлопнул себя по лбу и собрался уже было возвращаться знакомым путем, как вдруг его внимание привлекло одно малозаметное на первый взгляд отличие нынешней экспозиции от дневной.

Лужа пластиковой крови не изменила ни своей формы, ни размера, только казалась теперь абсолютно черной. Липовый пистолет «макарыч» все так же поблескивал в сторонке, и чемоданчик для переноски денег по-прежнему тоскливо разевал свою пасть, оплакивающую украденный лимон баксов.

Но вот мешок оказался пустым. В спине Петра Ивановича ни с того ни с сего зародился какой-то неприятный холодок. Он уткнул меч в пластиковую лужу и склонился над экспонатом. Днем в мешке точно была кукла; превосходно сделанный муляж высокого мужчины с длинными черными волосами. Манекен лежал лицом вниз, уткнувшись в пластиковую кровь, поджав под себя руки: очень натурально. «Наверное, стоит дорого, вот и спрятали на ночь», – решил было про себя Петр Иванович. Потом вспомнилось еще одно успокоительное обстоятельство – обещание дизайнера поменять манекен на другой, с короткими волосами.

«Вот оно что, – с облегчением решил Петр Иванович, – старый убрали, а новый еще не нашли. Потому и нету манекена».

Но мурашки все равно не успокаивались, носились по спине, как завзятые спринтеры и стайеры. Прямо-таки чемпионат мурашек. Так иногда бывает, стоит разок испугаться, поддаться мысли о своей незащищенности – и все, пиши пропало. С этой секунды каждое дерево будет казаться злоумышленником, каждый куст – злобным зверем, каждый звук – признаком таинственной, крадущейся по твоим следам опасности. Если до сего момента Петру Ивановичу хватало для защиты от всех напастей одних коньячных паров, то теперь ни бронежилет, ни каска, ни копаный меч с гордым названием «Дюрандаль» не давали ощущения гарантированной безопасности; а когда шаловливый сквознячок коснулся внезапно вспотевших ягодиц Петра Ивановича, он и вовсе вздрогнул и засмущался. Ему показалось, что духи вчерашних посетителей все еще бродят вокруг, смеются над ним и показывают пальцами: «Смотрите на голого придурка с мечом и в бронежилете!»

От огорчения Петр Иванович еще сильнее стиснул меч двумя руками; левая рука ухватилась за металлическии шарик в конце рукояти. Рассмотрев свое оружие вблизи, Петр Иванович понял, что держит «Дюрандаль» – и тут его охватила паника. Мурашки взбесились, задница начинала отчаянно мерзнуть.

«Как будто кто-то нарочно подстроил, – стучало в мозгу истерическим рефреном. – Что будет-то? К чему все это?»

Сегодняшние забавные события начали выстраиваться в достаточно четкую пугающую последовательность. Днем его как бы знакомили со сценой – для того, должно быть, чтобы сейчас началось представление. Он показался себе актером, не знающим роли, участником смертельно опасного спектакля, которому среди огромной груды бутафорского хлама выбрали зачем-то настоящее смертоносное оружие и оставили стоять посреди сцены в ожидании заведомо страшного врага.

Петр Иванович сглотнул слюну и прислонился спиной к витрине, пытаясь высмотреть перед собой неведомую опасность. Вдруг он вспомнил про Аню, оставленную совершенно беззащитной в их комнатенке, и задрожал крупной, неистовой дрожью от внезапной догадки, которую даже не столько продумал, сколько почувствовал; думать уже не оставалось времени, поскольку относительную тишину ночной выставки в этот момент разорвал жуткий, пронзительный вопль.

Вопила определенно Анька; она заходилась неистовым криком лани, почуявшей на шее неумолимую тигриную лапу. Этот крик одновременно звал на помощь и предупреждал об опасности, но вторую часть информационного посыла Петр Иванович не раздумывая пропустил мимо ушей. Напротив, он почувствовал свирепую, неукротимую радость от мысли, что неизвестно-страшное, которое так пугало его секунду назад, вот-вот станет известно-страшным – и что он полностью вооружен и готов сразиться с этим… чем бы оно ни было.

Петр Иванович яростно стиснул рукоять меча и рванулся к стенду номер 214 с одной-единственной мыслью в голове: успеть, убить, уничтожить внезапного врага, покусившегося вдруг разом на все неожиданные приобретения этой ночи. Быть может, при каких-то иных обстоятельствах он и поколебался бы секунду-другую, быть может, он бежал бы помедленнее или даже просто пошел бы. Но на помощь звала женщина, которая вот уже несколько часов была его собственностью. Кто-то напал на его владение, покусился на его единоличную власть; кто-то нагло ставил под сомнение его, и только его, право видеть Аньку голой и беззащитной.

Будь крик каким-нибудь менее искренним, а настроение Петра Ивановича – менее экзальтированным, он, скорее всего, повел бы себя иначе. Чего проще сообразить, что это менты их застукали, обнаружили Аньку в этаком своеобразном виде, вот она и завизжала по-бабьи. Тогда Петр Иванович мигом сложил бы с себя доспехи, закинул бы меч обратно в витрину, наведался бы на экспозицию с термобельем и предстал бы перед правосудием с видом глубоко смущенного, но все-таки хотя бы слегка одетого человека.

Но Анька орала не по-бабьи, без дураков, от всей души, и Петр Иванович почему-то уверился, что ему не зря попался настоящий, копаный, «Дюрандаль» среди всего разложенного в витринах хлама. И потому он понесся по коридору как был, во всей своей половинчатой амуниции, размахивая мечом и пылая справедливым гневом, с сердцем, исполненным крепости и спокойной, уверенной жаждой крови. Пожалуй, сбоку и сзади он смотрелся несколько даже смешно – этаким апофеозом войны, помесью разъяренного самца гориллы, спецназовца и средневекового рыцаря; но всякий, кто видел бы его анфас, грозно несущимся навстречу, несомненно испытал бы трепет и желание посторониться. Увы, его никто не видел, а жаль – столь душераздирающее зрелище смогло бы составить бюджет добротному блокбастеру.

Следует пояснить некоторые детали того, что произошло позднее: ведь именно из деталей складывается объективная картина событий. Дверь в стенд номер 214 открывалась наружу, как и положено; но кинетическая энергия, набранная счастливым обладателем «Дюрандаля», оказалась слишком велика, чтобы сначала тормозить, а потом аккуратно тянуть на себя дверную ручку. Поэтому даже мысли такой не возникло, чтобы дверь открывалась не вовнутрь. Но практически имел место как раз второй случай – и дверь даже выдержала бы, пожалуй, удар разогнанных до тридцати километров в час девяноста килограммов живого веса, отягощенных бронежилетом с керамическими пластинами. Это все-таки была крепкая дверь в алюминиевой раме. Но асбестоцементная плита, в которую она была вмонтирована, увы, не обладала соответственной прочностью. В результате дверная рама влетела в помещение вместе с изрядным куском стены, а вслед за нею, блистая «Дюрандалем» и матерясь, влетел и сам Петр Иванович. Вся конструкция закутка от удара выскочила из гнезд, пробуравленных в бетонном полу, и немного повернулась вокруг оси, которую как раз и составлял стальной столб с прикованной к нему Аней. На соседней экспозиции рухнул, печально звеня стеклами, шкаф. Затем наступила секунда тишины, медленно посыпаемая асбестовой пылью.