Глаза Кривенко чуть потеплели.

— Вы правы, конечно, и оказались гораздо решительнее и проницательнее, чем я думал, — сказал он.

— Могу ли я вас спросить: почему?

— Вы ни разу не сослались на Кострова и на его разговор с вами, и понимаю, что вы оправдываете Глебовского не из карьерных соображений. Письмо я передаю вам. Ознакомьтесь и отвечайте.

— Хорошо, я отвечу. Сразу же. А если уж говорить о проницательности, то я почти уверен, что оно инспирировано одним лицом и продиктовано страхом перед разоблачением. Кстати, больше половины рабочих не подписались под этим письмом: далеко не все на заводе убеждены в виновности своего главного инженера. Тайна следствия вынуждает меня умолчать пока о его результатах, но могу вам определенно сказать, что преступление хитро задумано и умело совершено, а мотив его не ревность, а тот же доводящий до ужаса страх.

На этом и кончилось еще одно осложнение, мешающее Бурьяну.

Фролов был не просто жуликом, а крупным хищником, действительно хитроумным мастером незаметного обогащения за счет государства. Начал он с детства в Смоленске в годы после первой мировой войны, ловко воруя у школьников учебники, завтраки, а иногда, если это удавалось, и деньги. В семье мелкого продавца его поведение не считалось пороком, и он, не спеша, воровал и копил. Шли нелегкие годы сельскохозяйственного и промышленного строительства, Фролов, не попав в вуз, работал маленьким счетоводом в Седлецке на ниве сельскохозяйственной кооперации. Однако и тут, где большими деньгами не пахло, все же ухитрился «приработать» несколько тогдашних тысяч, научившись ловко подделывать чужие подписи. Но в конце концов попался, был судим и угодил в тюрьму на несколько лет. Похищенные деньги у него отобрали, да он особенно и не грустил: хотелось большего. Не читая «Золотого теленка», он мечтал о миллионе. Только у него не было ни обаяния Остапа Бендера, ни способностей «великого комбинатора». Миллион ему лишь мерещился.

Случилось так, что его судимость состоялась всего за несколько месяцев до начала войны, когда из Седлецка его перевели в смоленскую тюрьму. После ожесточенного сражения под Смоленском гитлеровцам 16 июля 1941 года удалось ворваться в город. Все осужденные уголовники были тотчас же освобождены, а судебные дела их переданы в гестапо. Многие стали полицаями. Мухин, отбывавший заключение за вооруженный грабеж в сберкассе, получил высокое назначение в гестаповской карательной администрации, а вот Фролова оккупанты недооценили: бывший счетовод советской потребительской кооперации заслужил только местечко делопроизводителя в городской управе. Правда, и здесь можно было поживиться на взятках и подачках, но до миллиона было далеко, как до господа бога в лице местного гауляйтера.

В конце концов оккупанты, ищущие агентов для борьбы с партизанскими группами, рассеянными вдоль железных дорог, ведущих к Смоленску, забросили Мухина и Фролова в лес для присоединения к одному из таких партизанских отрядов, конечно, с фальшивыми документами и легендами. В скитаниях по лесу Мухин сфабрикованные документы потерял, но Фролов сохранил и поддельную бумажку, и деньги. Случай свел обоих с отрядом Глебовского, и судьба их известна. Но даже при воссоединении с наступающими советскими войсками припрятанные деньги Фролову удалось сохранить.

Война, как это ни странно, оказалась для него источником дальнейшего обогащения. Гражданская специальность Фролова привела его в интендантскую часть, и первым его трофеем была продажа грузовика с американской тушенкой. Купил ее некий Шинберг, интендант в капитанском звании, тут же реализовавший покупку на черном рынке в освобожденном Смоленске. Жулик жулика видит издалека, и Шинберг сразу же оценил Фролова. Аферы по искусно подделанным документам продолжались безнаказанно. В конце войны оба интенданта-мошенника орудовали в тылах Советской Армии в Германии, вывозя все, что удавалось похитить в брошенных немецкими богатеями поместьях: от трофейных автомашин до фарфоровых сервизов. Но вот на мине где-то в Силезии подорвался вместе с автомашиной Шинберг, Фролову же повезло. Все похищенное двумя интендантами с липовыми документами перешло в руки перекупщиков в тыловой Одессе, в Киеве и даже в Москве.

Первая же деноминация советской денежной системы, ограничивающая сумму обменивавшихся денег, буквально в одну ночь разорила Фролова. Не мог же он явиться в обменный пункт с огромным венгерским чемоданом, до застежек набитым денежными кредитками — уж сколько их там было, он не считал, но больше миллиона наверняка. И расстался он с ними у мусорного ящика в первом же проходном дворе на Арбате, даже не вздохнув и не обернувшись. Был миллион, нет миллиона. Что поделаешь, ведь Остап Бендер, потеряв столько же, тоже не плакал.

В этом же дворе у тех же мусорных ящиков он и встретил Мухина с чемоданом такого же объема. Встретил впервые с того дня, когда они расстались в разделившемся партизанском отряде. Встретились, узнали друг друга — дворовый фонарь позволил, — остановились.

— Фрол? — спросил Мухин.

— Я, — сказал Фролов.

— Выбросил свои?

— Выбросил. Не идти же сдавать.

— Верно. Подожди-ка меня, я свои с чемоданом оставлю. Да и свой брось, на черта он тебе сдался.

Потом они сидели в ресторанчике на Арбате, пили зеленый грузинский тархун — водки в продаже тогда еще не было — и обменивались воспоминаниями.

— Много выбросил? — спросил Мухин: тогда еще он был Мухиным, а не Солодом. И шрама на лице у него не было.

— Не считал. На всю жизнь хватило бы.

— Настоящие?

— А ты думал? Кровные.

— А у меня, брат, с гитлеровской печатной фабрики. В гестапо из сейфа взял, когда наши покровители домой драпали. Для хождения в оккупированных советских землях предназначались. И здесь действовали: немцы печатать чужие деньги умели.

— Почему ж ты с гостями не драпанул? Такой бы им пригодился.

— А я, мужичок, уже понял, что им конец. Что бы я в Германии делал? В лагере для военнопленных сидеть или в шпионскую школу податься? Их американцы вдоволь настроили. Только работа эта не по мне. Влипнешь в конце концов — «смерш» не храм Христа Спасителя. Сам пропитаюсь. Независимо.

— Можно сберкассу взять, если сумеешь. Тебе это раз плюнуть.

— А что? — равнодушно отмахнулся Мухин. — И возьму, если случай представится. Но ведь и другие способы есть. Трофейных машин сейчас много. Своих еще не строим, а по улицам не пройти. То «хорх» обгонит, то «майбах» или американские «форды» да «шевроле». У «Метрополя» посмотри, сколько «линкольнов» стоит. Ну те, что с собачкой на радиаторе. Взять такой что чихнуть умелому человеку. Взял да и гони на юг. Там с хода купят.

— В долю берешь? Не обману.

— Трусоват ты, Фрол. Не сгодишься.

«Трусоват, — подумал Фролов. — Мухин прав. Большие деньги без риска не подберешь, а рисковать так, в открытую страшно. Посижу где-нибудь в артели или на периферию подамся. Толкачом на завод или при колхозе каком с шабашниками. Даровые деньги везде можно найти, если на ротозея либо на жулика набредешь. Нет, с такими, как Мухин, лучше не связываться. Время терпит».

То была последняя встреча Фролова с Мухиным, пока тот не явился в сплавконтору свияжского лесопромышленного завода в лике Солода Михаила Михайловича весной этого года.