Группа двинулась дальше. Но стрельба прекратилась так же неожиданно, как и началась. И над горами снова сомкнулась хрустальная тишина. Стало слышно, как где-то звенела, падая с камня на камень, родниковая вода. Ласково и глуховато плескалась на перекатах речушка…

— Чудно. Вроде и не было ничего, — слушая эту тишину, сказал чернявый.

— А ты еще на орла и решку погадай: было или не было, — съязвил Одинцов. — Прибавим шагу!

Пошли быстрее, хотя идти было совсем непросто. Мешали кусты, колючки. Осыпались под ногами камни. А главное, вернулась тишина и снова на плечи навалилась усталость. Отяжелели ноги. Непослушными стали руки. Они вроде и хватались за ветки, но держались за них плохо. К счастью, подъем скоро кончился и лес стал реже. Продвинулись вперед еще на сотню метров. И впереди белесой лентой обозначилась дорога, а на ней мчащиеся во весь опор всадники. Разглядеть, кто они, мешала мглистая дымка, висевшая над откосом, и пыль, поднятая бегущим впереди скакуном. Да и далековато было.

— А ну, еще метров на триста вперед! — скомандовал Одинцов и первым, стараясь не высовываться из-за камней, где шагом, а где бегом двинулся к дороге.

Всадники на какое-то время исчезли из виду. Дорога на повороте прижалась к отвесной скале, и они скрылись за ней, как за щитом.

— Давай, давай ребята, — торопил Одинцов подчиненных. — За кустами отдышимся!

Добрались до кустов. Но дальше, как это часто бывает в горах, продвинуться не могли ни на шаг. Издали зеленый клин, через который намеревались проскочить бойцы, выглядел сплошным кустарником. Но на самом деле большая часть его оказалась глубокой расщелиной, сплошь заросшей деревьями. Они росли на обрывистых склонах расщелины, и их почти не было видно. Над расщелиной поднимались лишь их верхушки. Они сливались с кустами и виделись со стороны единым кудрявым массивом.

— Везет нам как утопленникам, — заглядывая на дно расщелины, вздохнул чернявый. — Вот так бы ночью. И загремели бы, будь здоров.

— А перелезать придется, — тяжело отдуваясь, ответил Одинцов.

Впереди снова прогремел выстрел. Потом, немного погодя, второй. А еще спустя самую малость стрельба загрохотала вовсю.

— Кто бьет? По кому? — прислушиваясь к выстрелам, спросил боец с перевязкой на голове. — Ничего не поймешь…

— Похоже, перестрелка, — ответил чернявый.

— А вроде с одной стороны лупят, — не согласился раненый.

— Что бы там ни было, а нам тут стоять и слушать — только время терять, — заметил Одинцов. — Берите, хлопцы, веревки, пояса, у кого, одним словом, что есть, связывайте и давайте по одному вниз.

Бойцы засуетились. В ход пошли даже ремни от винтовок, обмотки. Их связали. И по одному, с их помощью, опустились на дно расщелины. Последним спустился Одинцов. Он опускался без страховки, потому что уже некому было отвязывать ее наверху. Потом, так же по одному, полезли вверх. Стрельба за это время вроде бы немного поутихла, но еще продолжалась.

— Вперед, товарищи! Вперед! — торопил подчиненных Одинцов.

Теперь двигаться было легче. А может, это только так казалось, потому что всем не терпелось узнать, что же там, впереди, происходит. Бегом добрались до края кустарника. Раздвинули ветки, чтобы не мешали обзору, и увидели, как на ладони, картину. На дороге и на откосе лежат убитые белые солдаты. В стороне, немного выше их, распластался человек в гражданской одежде. К нему от дороги, с винтовкой в руках, подбирается офицер. Еще увидели сбившихся в кучу коней и бегущего к ним солдата.

— Небось добивать идет, — сказал Одинцов, глядя на офицера.

— Не дойдет, — ответил чернявый и вскинул винтовку.

— Смотри, того не зацепи, — предупредил Одинцов. — Вот, значит, что тут было…

— Не зацеплю, — ответил чернявый.

— И этот чтоб на коня не сел, — снова сказал Одинцов.

— Не сядет, — ответили сразу несколько человек. И тоже прицелились, кто с колена, кто стоя.

— Тогда, залпом, пли! — скомандовал Одинцов.

Грохнул залп. Офицер схватился за грудь, взглянул вверх, откуда стреляли, и повалился навзничь. А солдат упал словно подкошенный.

— Бегите вчетвером и всех до одного коней переловите, — приказал Одинцов. — А вы, хлопцы, за мной!

Они подбежали к Прозорову. Чернявый перевернул доктора на спину и приложил ухо к его груди.

— Ну? — нетерпеливо спросил Одинцов.

— Похоже, жив, — ответил чернявый и для верности приложил к груди доктора другое ухо.

— Дай-ка я сам, — оттолкнул его Одинцов. Послушал и подтвердил: — И правда жив. Перевязывайте его быстрее.

Пока Прозорова перевязывали, подвели коней. Собрали валявшиеся на земле винтовки и сделали из шинели носилки. Подвесили их между двумя лошадьми и положили на них Прозорова.

— Кто же, интересно, этот папаша? — не утерпев, спросил чернявый.

— Жив будет — узнаем, — ответил Одинцов. — Пока ясно только то, что мы ему и в подметки не годимся.

Он дернул поводья, и конь легко понес его к перевалу. За ним широкой рысью, чтобы не растрясти раненого, двинулась вся группа.

Если бы к казакам не подошло подкрепление, никогда бы им не ворваться в пещеру. Так бы и ползали перед ней, прячась за камнями да постреливая. Но пехота оказалась много въедливей и, зацепившись за клочок земли, уже ни за что не желала его оставлять. Да и много ее оказалось по эту сторону баррикады, снаружи. Гораздо больше, чем тех, кто еще мог держать оружие в руках под сводами пещеры.

Красные защищались отчаянно. Даже раненые помогали отбивать атаку. Но силы были слишком неравны. И баррикады пали: сначала первая, а потом и вторая. Кстати сказать, благодаря этой, второй баррикаде, взрывы фугасов в пещере не дали ожидаемого белыми эффекта. Камни поглотили ударную волну. Пещера наполнилась дымом и пылью. Но из ее защитников почти никто не пострадал.

Другое дело — рукопашная схватка. Белые буквально подавили бойцов своей многочисленностью. Озверевшие солдаты немедленно валили на землю любого, кто оказывал им хоть малейшее сопротивление. Били прикладами, кололи штыками. В этой схватке погиб комиссар Лузгач. Дважды был ранен командир Пашков. Погибли многие бойцы и командиры. Оставшихся в живых пленных заставили выносить из пещеры раненых, выводить лошадей.

Потом пленных бойцов построили под скалой. И есаул Попов в сопровождении подпоручика и двух унтер-офицеров пошел вдоль строя. Он пристально осмотрел каждого и, отойдя в сторону, громко скомандовал:

— Коммунисты, выходи!

Из строя пошатываясь вышел Пашков. Его тотчас же отвели в сторону.

— Еще? — потребовал Попов.

Шеренга стояла не дрогнув.

— Я сказал: коммунисты, выйти из строя! — повторил есаул.

Бойцы не двигались.

— В таком случае, будете расстреляны все! — объявил есаул.

И тогда шеренги зашевелились. Из строя стали выходить люди. К ним тотчас подбегали казаки и, словно боясь, что они снова вернутся в строй, штыками отгоняли их в сторону.

— Еще есть? — спросил Попов после того, как строй снова замер.

Ему никто не ответил.

Не дождавшись ответа и видя, что из строя никто больше не выходит, есаул круто повернулся и пошел к раненым, которых также положили под скалой, только с другой стороны поляны. Он останавливался возле каждого и спрашивал:

— Коммунист?

Несколько человек ответили утвердительно.

Есаул делал знак рукой, казаки тотчас подхватывали раненого под руки и оттаскивали, если он не мог передвигаться сам, к группе бойцов, которые стояли отдельно. Раненым доставляло это колоссальные мучения. И кто-то из них, не выдержав боли, громко застонал.

— Ироды! Раненых оставьте в покое! — собрав силы, крикнул Пашков.

— Молчать! — рявкнул в ответ есаул. — Тут я командую! Шкуру с живого спущу!

Он вернулся к общему строю и, ткнув нагайкой в сторону группы Пашкова, зло заговорил:

— Эти, коммунисты, все до единого будут повешены. Им нет и не может быть пощады. А вы — расстреляны. Но вы можете еще спасти свою жизнь, если сами повесите своих комиссаров. И тогда я отпущу вас на все четыре стороны. Или добровольно перейдете на нашу сторону и, храбро сражаясь с оружием в руках против большевиков, кровью и потом искупите свою вину перед отечеством. Даю на размышление три минуты!