Дверь открыла Пучкову старушка, служившая когда-то горничной у отца тестя, тоже врача,

— Уж вы будьте как дома, — сказала старушка, вводя Пучкова в большую комнату со стеклянной стеной вместо окна. — Борис наверху, сейчас позову.

Через минуту появился Борис.

— Сергей! Наконец-то! — сказал он, улыбаясь, и шагнул навстречу гостю. — Что с тобой?

— Боря-я! — с мукой в голосе выдавил Пучков признание. — Поверь… Если бы кто мне сказал, что вот мой товарищ бьет жену, да я бы с таким сукиным сыном и разговаривать перестал! А тут… не пойму, как же я сам… Пощечин ей надавал…

Пучков закрыл лицо руками.

— Успокойся, Сергей, выпей воды. Расскажи толком, в чем дело? — Чернов налил из графина. Пучков взял стакан. — Садись-ка в кресло, — беря друга за локоть, сказал Чернов, — да расскажи по порядку.

Пучков рассказал все, что с усердием заботливых друзей поведали ему о Строгове и Зине жены офицеров, знавшие ее еще до замужества,

— Хороша цаца! — вздохнул Чернов. — Знаю, ты за советом пришел… — продолжал он уже другим тоном, — А что я могу тебе подсказать? Если б ты был не офицер, я тебе, может быть, посоветовал: брось ее. И сам познакомил бы тебя с чудесной девушкой. У Виолы столько подруг. Да каких, Сережа, ка-ки-и-их! В тоне его голоса слышался восторг. — Но до этого тебе еще далеко… А главное, представляю, что начнется у нас, если ты сразу подашь на развод. «Как так? Почему на развод? — спросят тебя начальники. — Советский офицер должен воспитывать свою жену. Распад семьи офицера — это чрезвычайное происшествие… Все ли ты сделал, чтобы воспитать ее?»

— А разве я не воспитывал?.. — возразил Пучков.

— Значит, плохо воспитывал, скажут тебе. И я… Ты можешь ругать меня, но и я скажу тебе то же самое. Я, например, не считаю Зину испорченной. Да, она что-то крутит, но это вовсе не от распутства, а от свободной игры жизненных сил, как сказала однажды Виола.

— Как сказала? — не понял его Пучков.

— Ну, от безделья бесится, если сказать проще… Помнишь, я как-то при ней с издевкой говорил о тех женах офицеров, которые увлекаются пустопорожним времяпрепровождением? Я говорил это и о Зине. Работать ей надо: здоровая, расторопная — она любой нагрузки целый воз свезет, — с улыбкой заключил Чернов.

— На цепях мне тащить ее на работу, что ли?

— Да не на цепях, Сергей. Это тебе кажется, что ты делал все, а нам-то со стороны виднее: мягок ты с ней, оттаиваешь быстро. Характера у тебя недостает. А с ней, на мой взгляд, надо круче и тверже…

— Ты полагаешь? Пожалуй, ты прав. Я тоже замечал: когда я с ней круче, она вроде лучше.

— Вот именно! — подтвердил Чернов. — Ты же должен знать: такая женщина не любит слов, уговоров и даже признаний в любви. Она обожает действие, решительность… Узнал, что она встречается с кем-то, взял и сам приударил за соседкой. Если б ты был таким, Зина и заглядываться на других поостереглась бы.

— Хамить я никогда не буду.

— Да не хамить!.. Ну зачем хамить?.. Культурно… — улыбнулся Чернов.

— Волочиться за кем-то без любви? — Пучков встал. — Ты это серьезно?!

Постучав, вошла Виола, жена Бориса. Хрупкая, с нежным лицом и голубыми добрыми глазами, она чем-то напоминала полевой колокольчик. Виола была ласкова и тиха; многие считали ее нездоровой, хотя ее отец никаких болезней, кроме нервного переутомления, не находил у нее. Нервное переутомление Виола приобрела от запойного чтения книг — ей хотелось быть знатоком литературы. На совет отца поберечь свое здоровье, не волноваться она отвечала:

— Не надо волноваться? Так говорит, папа, любой врач своему пациенту. И оказывается в глупейшем положении. Ведь не только хорошие книги, вся наша жизнь — волнение. Я за волнение, папа.

Мужа она любила до обожания, втайне надеялась, что его военно-педагогическая работа в училище и наклонности к журналистике сделают его литератором. И тогда вдвоем они напишут о летчиках замечательную книгу. Это было сладкой мечтой и дальней целью ее жизни. Работая детским врачом, она исподволь шла к этой цели и незаметно вела за собой мужа: ходила с ним в картинную галерею, на новые спектакли театра драмы, учила понимать музыку, советовала внимательнее изучать характеры курсантов. Ни одна статья, написанная мужем, не выходила из дому без ее оценки и правки. Она была самым нелицеприятным его критиком… Взаимоотношения Зины и Сергея не были для нее тайной. Чернов никогда не жалел, что рассказывает жене о семейной жизни своих друзей: хранить тайну Виола могла лучше мужчины.

— Здравствуйте, Сережа, — сказала она с ласковой улыбкой, подойдя к красному, взбудораженному Пучкову.

Узнав, по какому поводу он пришел, Виола одними глазами дала знак мужу, чтобы он оставил их вдвоем.

«Вот еще! — удивился Чернов, поняв ее знак. — Он мне ведь все рассказал: зачем мне уходить?»

Но все же ушел. За дверью подумал: «Вот кто был бы удачной парой: Сергей и Виола… Так бы всю жизнь и обдували друг с друга пылинки, так бы и улыбались друг другу всю жизнь».

Виола села рядом с Пучковым и стала рассказывать о семейной драме одного студента, с которым она училась… Пучков скоро понял, что у него и у студента жены были одинаковы и что тот оказался в таком же положении, как сейчас он сам. Словно провидица, Виола смотрела ему в душу и говорила с такой душевной деликатностью, что он и сам не заметил, как рассказал ей все начистоту, и ему стало легче.

Только теперь, после разговора с Виолой (как отличались ее суждения от банальных и неверных суждений Бориса!), Пучков почувствовал, что находится в доме верных друзей. Ему стало стыдно, что он тогда уступил Зине, невзлюбившей за что-то Виолу, и больше не приводил жену в этот дом. Если бы Зина сдружилась с Виолой или хотя бы лучше узнала ее, то могла бы понять, что такое красота женской души, почувствовать свою развязность, доходившую до грубости…

Поблагодарив друзей за теплое участие, Пучков подошел к вешалке за фуражкой.

— Сережа, милый! Куда вы? Такой дождь! — воскликнула Виола с таким испугом, будто Сережа был малолетний ее пациент, бросившийся от врача на мороз, не надев рубашки.

Пучков усмехнулся и надел фуражку. Борис загородил собой дверь:

— Завтра и мне на полеты, поедем вместе!

— Мне надо побыть одному… — сказал Пучков.

— Хорошо, Сережа. Я сейчас постелю вам в этой отдельной комнате…

Черновы ушли наверх. Сергей сел к широкому окну, за которым шумел дождь и раскачивались березы и сосны, окружавшие дом. Когда-то в этот южный край их завез дед Виолы…

Поставив локти на подоконник и подперев руками подбородок, Пучков смотрел на трепещущие деревья. Они раскачивались каждое в свою сторону, вразнобой; сучья их сходились друг с другом, ветви схлестывались и шумели. Ветер налетал порывистый, и, когда верхушки самых близких берез сходились, Пучков видел небо в клочьях сизых туч. Гремел гром, дребезжали стекла, сквозь щели долетал в комнату запах сырости и сосновой коры…

«Что же делать, что теперь делать?» — думал Пучков.