— Супруги сегодня не в духе, — заметил их сосед по столу, машинист экскаватора из Норильска.

— Кореш, будь потактичней, — сказал его друг, — разве не видишь, что Петр Германович пытался поцеловать другую, чем и вызвал ревность…

— Не очень-то оригинально, молодые люди! Разве нельзя обрезаться, когда бреешься? — упрекнула их Зина.

— Пардон, сударыня! Мы больше ни-ни… Поедемте сегодня кататься на катере? — предложил экскаваторщик из Норильска.

— Опять захотели на морское дно? — спросила Зина смеясь.

Эти бесшабашные парни приехали на курорт с накоплениями и спускали деньги направо и налево. Под хмельком катаясь на катере, они опрокинулись в море вместе с девушками и мотористом, но, к счастью, их скоро подобрали.

Зина разговаривала с ними со снисходительностью важной дамы, но не всегда выдерживала роль. Люди смелые, бесхитростные, бедовые ей были по душе, и она иногда невольно опускалась до панибратства с ними. Ели машинисты по-солдатски быстро и вскоре ушли.

— Ну, а мы куда? — спросил Петр.

— Пойдем пройдемся, — с готовностью отозвалась Зина.

Выйдя из столовой, они полдня бродили вдоль пляжа, выясняя свои отношения и взаимно обвиняя друг друга. А когда от Русалки, где они впервые встретились, поднимались в гору, Петр с грустью сказал, что через неделю он должен быть в Москве.

— А говорил, что дипломатический отпуск три месяца и что… — не докончив фразы, она с досадой высвободила руку. Разговор оборвался. Стало слышно, как под ногами хрустит щебень, как ветер с моря шумит в кипарисах.

— Что с тобой? — с нарочитым удивлением спросил Петр.

— Ах, он еще и спрашивает! — с безнадежностью в голосе воскликнула Зина.

— Мы так и не съездили на Ай-Петри, — сказал он, взглянув вверх, туда, где в голубой дымке скрывалась эта крымская вершина, — поедем завтра?

— Не знаю, — ответила она отчужденно.

Навстречу им шел офицер. Его походка показалась Зине знакомой. Она отошла к кипарису и заторопилась. Петр тоже прибавил шагу. Жестикулируя и прищуривая от удовольствия глаза, он стал описывать, какой прекрасный вид открывается с Ай-Петри в ясный солнечный день.

Офицер был уже рядом. Он с любопытством смотрел на них в упор.

— Ах, — воскликнула Зина и метнулась к офицеру, — Ефим, родненький, уведи меня скорей отсюда! Пристал какой-то, никак не могу отвязаться…

Она схватила Беленького за руку, прижалась к нему.

— Зина, Зина, успокойся, — сказал Ефим и, оставив ее в стороне, сделал шаг к Петру.

Тот стоял, точно статуя. Должно быть, за все время волокитства он не испытывал столь внезапного удара.

— Что вам угодно, молодой человек? — спросил его Беленький тоном, в котором угроза смягчалась насмешкой.

— Извините, я был слишком назойливым, — ответил Петр и, перехватив благодарный взгляд Зины, добавил: — Имею честь!

Он откланялся и пошел такой строгой и красивой походкой, точно хотел подчеркнуть этим свое достоинство. Зина посмотрела ему вслед и подумала: «Нашелся, не подвел… Хотя за это спасибо».

Проводив его взглядом, Зина повела офицера к морю. Она красноречиво рассказала, как приставал к ней этот франт, и благодарила Беленького, как спасителя.

— Ну-ну! Не притворяйся. Я часто видел тебя с ним на пляже! — погрозил ей Беленький, из любопытства наблюдавший за ней вот уже четыре дня.

Зина не поняла, правду ли сказал он или хотел лишь подзадорить ее, но и этого было достаточно для нее. Дня через два, продав остаток путевки какому-то «дикарю», она уехала домой.

«Я так и знал, я так и знал», — думал майор Шагов, расхаживая по своему кабинету и то и дело поглядывая на докладную старшины Громова.

Шагов дважды подходил к столу, брал этот лист и с досадой бросал, как будто бумага обжигала его руку.

В конце концов он решил: «Проступок Пучкова слишком значителен, чтобы наказывать его самому. Начальство любит, когда с ним советуются. Подам это в штаб училища».

Пучкова вызвали в строевой отдел штаба. Точно предчувствуя, о чем пойдет речь, Пучков захватил с собой расписание полетов и список технического состава. Оказалось, что на каждую машину приходилось по одному механику. А по штату было положено два механика и моторист. Захватив эти документы, штабной офицер куда-то исчез, а когда вернулся, беседа продолжалась уже не в том, обидном для Пучкова тоне.

Он сказал Пучкову:

— У вас нездоровые отношения с Громовым. Извольте их наладить. Громова мы хорошо знаем. Это требовательный и честный старшина. Как вы считаете, справится он с офицерской должностью воспитателя курсантов-новичков?

— К службе рвение у него большое, но техники бывают недовольны его придирчивостью, доходящей до грубости, — ответил Пучков.

— Проверим… — пробурчал начальник строевого отдела. В заключение он сказал, что в гарнизонный наряд «впредь до пополнения» эскадрилью посылать не будут.

Пучков вернулся на аэродром обрадованный, зашел в палатку к Громову.

— Вот, дорогой, ты пишешь, шумишь, а в штабе понимают, кто прав.

Громов выслушал его со снисходительностью служаки, уверенного в своей непогрешимости. И когда Пучков сообщил, что его прочат на офицерскую должность воспитателя новичков, Громов самодовольно улыбнулся.

— Что ж… это ничего не меняет в наших отношениях, — сухо заметил Пучков и ушел на стоянку.

«Как сказать», — подумал Громов, и его твердоскулое лицо округлилось от улыбки, не предвещающей ничего хорошего.

Однако перспектива выдвижения оказалась не более, как подслащенная штабистами пилюля. Писарь Касимов на другой же день по-приятельски сообщил Громову печальную весть: на эту должность уже назначили офицера, а в политическое училище, откуда пришла разнарядка на трех человек, подали заявления три члена партии. А его друг пока еще даже не кандидат.

— А если я срочно вступлю в партию? — спросил Громов.

— Если сможешь, вступай! — посоветовал друг. Повесив трубку, Громов выкурил три папиросы подряд и пошагал на стоянку. Обычно он никогда не помогал механикам, но сейчас стал пришвартовывать самолет Корнева.

— Что-нибудь случилось? — с удивлением спросил Игорь.

— Да, земляк, случилось, — честно сознался Громов. — Мне надо срочно вступать в партию.

— Срочно вступать в партию? — переспросил комсорг. — В партию срочно не вступают, к этому готовятся долго и основательно.

— Я понимаю: в партию срочно вступают только в том случае, если это нужно самой партии. Так было, например, в войну, на фронте. Но сейчас это нужно мне. Если я не вступлю в партию, меня не примут в училище. А это значит, партия не будет иметь еще одного энергичного офицера.

От этой самоуверенности земляка Игорю стало не по себе.

— Короче говоря, одна партийная рекомендация майора Шагова у меня есть. Теперь мне нужна еще и комсомольская рекомендация. Вот заявление, прошу разобрать.

— Хорошо, бюро рассмотрит… А если хочешь нам помочь — ступай к Ершову.

Но и Ершов, этот прямой до дерзости человек, заявил Громову, что в его услугах не нуждается.

Как отверженный, переходил Громов от машины к машине: механики отказывались от его помощи.

«Какое неуважение ко мне внушили!» — думал Громов о Пучкове и Корневе. Но он ни на минуту не усомнился, что и Пучков и Корнев, лишь бы избавиться от него, будут поддерживать его кандидатуру. У него двадцать три благодарности — кого же, как не его, принимать в партию? Мысленно Громов перенесся в политическое училище, затем представил себя в офицерском звании, в должности начальника политотдела, и подумал: «Вот тогда я поставил бы на место и Пучкова и Корнева! Ни воли у них, ни настоящего рвения к службе. Разве такие люди могут быть костяком армии? Потому-то и рады они спровадить меня хоть к черту на кулички, что чувствуют свою неполноценность и мое превосходство в знании уставов.

Лично Корневу давно хотелось отделаться от «железного фельдфебеля», как называл он Громова. И как обрадовался бы комсорг его отъезду! Но сейчас шла речь о приеме Громова в партию, и Корнев решил посоветоваться об этом с Пучковым.