Старшина понял, что эта стена расступится перед ним только в том случае, если мнение самих комсомольцев о нем изменится к лучшему. А оно может измениться, если он, как старшины других эскадрилий, начнет работать и как механик… Добился-таки этот Пучков своего!
Сейчас, глядя, как взлетают курсанты, которые буквально на днях станут офицерами, Громов испытывал зависть и обиду.
«Растут салажата, летают! А у меня вот вынужденная посадка…» — думал он.
— Прохлаждаетесь? — оборвал его мысли Ершов, вынырнувший из-под крыла с инструментальной сумкой в руках. У стремянки он опустил сумку, ключи в ней звякнули.
— Полный комплект? — спросил Громов.
— Сам посмотришь! — бросил Ершов и пошел к соседнему самолету, у которого визжали дрели, беспрерывной пулеметной очередью строчил пневматический молоток: труженики ПАРМа [5] помогали восстанавливать «старушенции».
Громов развернул инструментальную сумку, вынул из кармана опись и стал отбраковывать ключи.
Кроме эталона, ни на каком из самолетов не было «полного комплекта инструмента: машины были когда-то на фронте; инструмент частично утерян и в послевоенное время восполнен другим, уже некомплектным, которым и обходились механики.
Но тем не менее Громов решил, что распишется в приемке самолета только в том случае, если все ключи и приспособления будут в сборе.
Он с наслаждением ставил в описи жирные галки, если какой-нибудь ключ был некомплектным. Он отбрасывал такой ключ к пожарному ящику, стараясь попадать со звоном в горку неисправного инструмента.
Справа стоял самолет с возвышающимся возле него подъемным краном. Там слышались громкие команды Пучкова, голоса механиков и специалистов ПАРМа.
Громову стало неудобно работать с прохладцей на виду у всех, и он отошел под левую консоль, чтобы фюзеляж самолета отгораживал его от посторонних взглядов.
Вот опять прибежал Ершов.
— Все перебираешь?
— Здесь неполный комплект.
— Инструменту хватит, скажи, что работать не хочешь.
— Сержант Ершов!..
— Ладно, ладно! — махнул рукой Ершов и ушел. Громов подумал, что, если он не станет принимать самолет без полного комплекта инструментов, это будет явным вызовом. Надо быть осторожнее и умнее.
Он раскапотил оба мотора и стал осматривать. Напрасно еще утром Корнев уверял его, что самолет готов к вылету, что осталось только отрегулировать выключатели шасси. Громов проверял каждое резиновое сочленение труб, все до мелочи, выискивая недоработки для составления дефектной ведомости.
Первый осмотр его не удовлетворил. Ничего не обнаружив, он пошел «на второй круг» и еще раз убедился, что монтаж прочный: все гайки завернуты до отказа, трубопроводы отбортованы. Но и это не радовало, а раздражало.
Вдруг он увидел, как со старта, стараясь обогнать рулящую на стоянку машину, бежал человек. Он мчался прямо на Громова.
«Уж не за мной ли?» — подумал старшина.
К нему подбежал сержант Желтый.
— Инструктор Беленький разбился! — крикнул он, переводя дыхание.
— Ты что, белены объелся? — спросил Громов, спускаясь со стремянки.
— Приказали арестовать формуляры. Где Пучков? — спросил Желтый и, не ожидая ответа, бросился к самолету, возле которого стоял подъемный кран.
Не успел Громов вытереть руки, как мимо него к каптерке, где хранились самолетные формуляры, пробежали Пучков и Желтый.
«Ну, Пучков, теперь держись!..» — долгим взглядом проводил Громов инженера. О Беленьком он как-то и не подумал…
Отдав сержанту формуляр, Пучков помчался было на старт, чтобы узнать о причине гибели, но было уже поздно. Там, как подкошенный колос, упал белый тент руководителя полетов. На автомашины грузили бочки с водой, домик с маршрутными картами, воздушные баллоны, тормозные колодки. Одна за другой приземлялись машины. Грозно и зловеще рыча моторами, рулили на стоянку. По всему было видно, что произошла авиационная катастрофа.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
— Как ты долго! Ах, боже мой, как ты долго! — с досадой сказала Зина, открыв мужу дверь. У них была договоренность, что в субботу прямо из городской квартиры они пойдут к знакомым. И поэтому Зина уехала в город еще в четверг. Сейчас она была затянута в светлое платье с таким глубоким декольте, что еще чуть-чуть — и нарушатся всякие границы приличия. Но это «чуть-чуть» она выдерживала всегда.
От нее пахло легкими духами и еще чем-то таким неуловимым, что нравилось Сергею.
— Переодевайся скорее, пойдем! — торопила она его.
А Пучков, как был — в гимнастерке, в пахнущих бензином парусиновых сапогах, — прошел в переднюю и сел на диван. Перед его невидящими глазами были распахнуты обе створки гардероба. В нем висели пальто, костюмы, сверху были наброшены платья, разная летняя одежда.
— Ну что с тобой? Устал? Ты всегда устаешь… Торопиться надо.
— Ефим Беленький разбился, — с трудом выговорил Пучков.
— Что?! — всплеснула Зина руками и присела на валик дивана. — Тебе ничего не будет?
Пучков молчал.
— Как же это его угораздило?
— Поздно вывел ястребок из пикирования. Увлекся стрельбой…
— Успокойся, Сергей, что же теперь: сидеть и плакать? В войну не то было… Тебе ничего не будет? Что ж ты молчишь?
— Комиссия меня не обвиняет, — еле слышно произнес Пучков.
— Ну и слава богу!.. Давай собирайся. Тебе еще голову помыть надо. Вода в умывальнике, — командовала Зина.
— Никуда я не пойду, — сказал Сергей закуривая.
— Как не пойдешь? — удивилась Зина. — А Валя, а хозяева вечера?
— Как ты можешь! Как ты можешь звать меня на вечеринку? У меня летчик разбился, а я танцевать пойду?.. Да где ты выросла такая, позволь спросить?
Будто уличенная в чем-то чрезвычайно безнравственном, Зина вспыхнула и, опустив голову, ушла в другую комнату.
Минут через десять она вышла, одетая в черное платье с глухим воротом.
— Ты у меня как совесть, Сергей. Прости… Мне так хотелось повеселиться… — она посмотрела на него виновато.
Пучков не ответил.
Деловито и озабоченно Зина стала убирать праздничную одежду в гардероб. Она мысленно уже ругала себя, что тащила мужа на вечеринку, что до нее «не дошло» сразу, какое несчастье сегодня у мужа, а особенно у Лены Беленькой.
«Ленка-то, Ленка-то с ума, наверное, сошла. А я и не вспомнила о ней сразу. Срам!» — думала Зина.
Давно ли она презирала Лену, но в последнее время все же лучше относилась к ней, чем к жене Чернова. В представлении Зины, Виолетта Чернова была «аристократкой». Лена же хотя и не имела гордости, но все-таки была «своей сестрой», из тех, же девушек, которые, как считала Зина, по-настоящему стали жить только после замужества.
В голове Зины не укладывалось, что будет делать Лена без мужа: ни образования, ни специальности. Ей показалось, что Лена стоит у железной ограды авиагородка, но не одна, а с худенькой белобрысой девочкой и обе, как нищенки, протягивают руки сквозь железные прутья…
Зина прослезилась.
— Чего сидишь как пень? — вдруг окликнула она мужа, сердясь, что не удержалась от слез, — Ленка-то с ума, наверное, сошла! Поехали скорее…
— Поедем, — тяжело встал Пучков.
В воскресенье с утра к Дому офицера стали съезжаться автомашины со всех аэродромов. Войдя в зал, где обычно демонстрировались кинокартины, а по субботам устраивались танцевальные вечера, Корнев увидел невысокий красный постамент с гробом наверху. С одной стороны гроба у изголовья стоял майор Шагов, с другой — Пучков и Зина. В зале толпились Князев, Ершов, Желтый и много незнакомых курсантов и летчиков. Кое-кто приподнимался на носках, чтобы взглянуть на покойника, но увидеть его лицо было нельзя: останки тела были завернуты в коленкор. У самого постамента на стуле сидела старушка, одетая в черный сатиновый жакет. Лицо ее с сетью морщин у красных глаз было словно изваяние. Она в молчаливой скорби заламывала руки, лежащие на коленях. Рядом с ней стояла Лена в черном платье с тесным воротом и уговаривала:
