Рассказав вкратце о себе, Анджела быстро перевела разговор на своих подруг:

– А вы давно их видели? Где они работают? Мне ужасно хочется поболтать с ними. Господи, мы так давно не встречались!

– А вы разве не знаете? Уж несколько лет, как они уехали, – сказала Анабель.

– Вы уверены? – не поверила своим ушам Анджела.

– А как же! Да я сама помогала им собирать вещи! Они отправились куда-то в Алабаму. Больше я ничего о них не слышала. – Анабель пожала плечами. – Отсюда вообще многие уехали. Кто на войне, кто прячется от янки на болотах. Нет человека, который знает здешние болота лучше, чем каджуны.

Анджела почти не слышала болтовни старой Анабель – она была огорчена тем, что не увидит больше подруг. А ведь ей так хотелось возобновить былую дружбу.

Но вдруг слова Анабель опять привлекли ее внимание.

– А вы помните того парня по имени Гатор? Я вам сейчас такое расскажу! – тараторила Анабель. – Моего кузена недавно ранили на войне. Он приехал домой и рассказал, что видал этого Гатора. А воюет он на стороне юнионистов! Вот так-то! Уж ему прямо не поверилось, что один из нас будет сражаться против своих. Жаль, случая поговорить с Гатором у него так и не было.

– Да-а… – только и смогла пробормотать Анджела. Сердце ее тревожно забилось, когда она услышала его имя, но пробудившаяся было нежность быстро сменилась гневом. Как гнусно он предал ее! А теперь, оказывается, предает близких ей людей… Нет, не будет она больше думать о Гаторе – он того не заслуживает.

Опустив голову и погрузившись в размышления, девушка направилась к портику, не замечая стоявшего у колонны Реймонда.

– Добро пожаловать домой.

Вздрогнув, Анджела подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Когда-то они были помолвлены. А теперь он женат на другой женщине… Обоим почему-то стало неловко.

Заставив себя улыбнуться, Анджела первая протянула руку.

Заметив трость, на которую опирался Реймонд, она сочувственно спросила:

– Тебе очень больно? Мама писала мне о твоем ранении. Так жаль, что это случилось, но, слава Богу, ты жив.

– Сейчас нога не болит, но одно время рана очень беспокоила. Пушечное ядро сломало кость, и теперь это уже не поправишь. Впрочем, все могло быть гораздо печальнее. – Реймонд улыбнулся. – Ты лучше расскажи о себе. Я слышал, что твое прибытие в Новый Орлеан было весьма необычным.

Анджела уселась в кресло-качалку, Реймонд пододвинул другое кресло поближе и тоже сел. Обрадованная тем, что он не задает ей больше вопросов о прошлом, Анджела с удовольствием принялась описывать свое путешествие из Англии в Америку.

Реймонд слушал, затаив дыхание, а когда она закончила рассказ, восхищенно воскликнул:

– Ну и ну! Да ты настоящий подвиг совершила! Думаю, если кто-то и мог именно так вернуться домой, то только дочь Элтона Синклера!

Они долго говорили и смеялись, вспоминая забавные эпизоды былого. Кезия принесла им холодного лимонаду. С реки дул теплый ветерок, воздух был напоен ароматом цветущей жимолости. На короткое время оба забыли, что их привычный мир рушится на глазах.

А Клодия подглядывала за ними из окна гостиной и с каждой минутой становилась все злее. Анджела сказала, что на этот раз ей будет нелегко пакостить. Что ж, раз мелкие пакости ее не устраивают, то пусть получит, что хочет – она объявит ненавистной сестрице настоящую войну!

Бретт и Большая Раби обнялись. Ему было известно, что женщину прозвали так из-за огромного бюста, но сам Бретт если что и ценил в ней, так это открытую душу и доброе сердце. Именно она выходила его, вытащила с того света.

После нападения бандитов Бретт пытался вернуться на станцию, но лишился сознания от большой потери крови. К тому времени, когда лошадь сама, повинуясь инстинкту, добрела до какого-то селения, он был едва жив. Доктора в поселке не оказалось, и все заботы о раненом взяла на себя Большая Раби. Почему-то она решила, что он не умрет.

И Бретт остался жив.

Его терзала жестокая лихорадка. Несколько дней он метался в бреду, ничего не замечая. А когда пришел в себя, то первое, что увидел, были большие карие глаза и гигантские груди.

Большая Раби надеялась, что, поправившись, Бретт останется жить у нее, но он твердо решил отправиться на войну и сражаться на стороне янки. И вот теперь они прощались. Прильнув к груди Бретта, Раби шепнула, что не держит на него зла и всегда будет любить его.

– Я тоже буду помнить тебя, – ответил ей Бретт, понимая, что женщина ждет от него совсем другого. Она хотела, чтобы он остался с ней, хотела вечной любви, которой он не мог ей дать.

Вскочив на коня, Бретт дотронулся рукой до шляпы.

– Береги себя, – сказал он на прощание Большой Раби.

– Ты тоже, солдат… – Она заставила себя улыбнуться. – Желаю тебе найти своего ангела.

– О чем речь? – недоуменно спросил Бретт.

– Я же слыхала, что ты говорил в бреду. То и дело звал какого-то ангела, разговаривал с ним, или, лучше сказать, с ней. Ну, я и решила, что ты любишь ее. А если так… – Большая Раби еще раз улыбнулась. – Надеюсь, что ты ее разыщешь.

Бретт покачал головой с таким видом, словно не понимал, о чем она говорит, а затем пустил лошадь галопом.

Да уж, ангел, пронеслось у него в голове. Скорее дьявол, чем ангел…

Впрочем, в одном Большая Раби была права: он все еще любил Анджелу.

Прошло уже несколько недель, с тех пор как Анджела вернулась в Бель-Клер, и с каждым днем становилось все очевиднее, что трудности их жизни связаны не только с войной. Девушка замечала, что отец все дальше и дальше уходит от действительности. Он или сидел, запершись в кабинете, или проводил время в усыпальнице Твайлы да еще пил больше, чем когда бы то ни было. Казалось, его вообще перестало что-либо волновать.

Тем временем работа на плантации шла своим чередом. Все жили ожиданием, не зная, что будет, когда генерал Бенджамин Батлер присоединится к своим войскам.

Анджела хотела было сама объезжать поля, как это делал отец, но Клодия ни на шаг не отставала от нее. Девушка боялась, что та скажет что-то обидное работникам, и они решат уехать. По всей Луизиане не хватало надсмотрщиков. В начале апреля конгресс конфедеративных штатов принял решение о мобилизации всех белых мужчин в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти лет. Разрешалось оставлять одного надсмотрщика на двадцать рабов.

К счастью, чем жарче становилось, тем меньше желания было у Клодии выходить из прохлады дома и таскаться по плантации следом за Анджелой. Зато почти каждый день она стала ездить в Новый Орлеан. За ужином Клодия рассказала о том, что в городе становится все спокойнее и что она завела дружбу со многими офицерскими женами.

Однажды, когда названая сестра хвасталась тем, что пила чай с миссис Элизабет Гембри, Анджела, не выдержав, спросила:

– А ее муж, случайно, не майор?

– Да, конечно, – удивленно подняла брови Клодия. – Откуда ты знаешь?

Внезапно потеряв аппетит, Анджела отодвинула тарелку с супом и пробормотала:

– Этот человек был очень груб со мной, когда я приехала в город.

– Не сомневаюсь, что ты сама его спровоцировала, – тут же заявила Клодия. – Элизабет рассказывала мне, что офицерам строго-настрого велели корректно вести себя с местным населением, так что наверняка это ты виновата в том, что майор Гембри вышел из себя. Почему-то со мной он обращался замечательно.

– Еще бы, – пожала плечами Анджела, – ты им всем задницы лижешь.

– Анджела, следи за своей речью! – возмутился Элтон. Впервые за долгое время он принял участие в общей трапезе и был удивлен, услышав, какие выражения позволяет себе его дочь.

– Прости, папочка, но другими словами поведение Клодии не описать. Уверена, что ты тоже недоволен ею.

Элтон вообще больше всего хотел, чтобы Клодия убралась в Новый Орлеан и жила там с каким-нибудь мерзким янки. Но, не желая устраивать скандала, он решил сменить тему: