Мы немного поговорили о погоде и последних новостях, а затем меня провели в угловой кабинет, оснащенный видом из окна, камином и декором, придававшими ему вид уютной уединенной комнатки. Мы уселись друг напротив друга в два глубокие замшевые кресла, почти соприкасаясь коленями. Он потянулся к стоящему рядом столику и подхватил с него кожаную папку.

— А сейчас, Джек, я попрошу вас ответить на несколько вопросов о себе, и мы составим вот такую же распечатку данных.

И Мэтью показал мне глянцевый лист бумаги с фотографией женщины в верхнем правом углу. Это было очень похоже на резюме.

— Эти сводные данные будут переданы мужчинам, которые могли бы составить вам пару. Я также дам вам распечатку анкетных данных мужчин… то есть мужчины, с которым вы хотели бы познакомиться, хорошо?

— Да. Я решила дать еще один шанс своей гетеросексуальности.

Он сверкнул мне своей миллиондолларовой улыбкой, а я в ответ улыбнулась своей, пятибаксовой. С гидом в лице викодина легко и радостно одолеваешь нормы и условности светского общения.

— Итак… если вы и некий мужчина выбираете друг друга, мы вместе с вами подбираем место и назначаем дату встречи. Если желаете, то можете заполнить эту анкету самостоятельно, но я больше люблю сам задавать вопросы, потому что тогда у меня складывается лучшее представление о характере и о его совместимости с другими.

— Вперед, задавайте.

Я откинулась на спинку и, скрестив руки на груди, посидела так некоторое время, пока до меня не дошло, что эта поза слишком оборонительная. Тогда я сложила руки на коленях и закинула ногу на ногу. Это было тоже довольно нелепо, но я осталась в этом положении, предпочитая не ерзать так часто.

— Вы упомянули, что служите в полиции. Как долго?

— Двадцать три года. Теперь я лейтенант. Отдел особо тяжких преступлений.

— Расскажите мне о вашей работе. Она вам нравится?

Я сделала слишком длинную паузу перед тем, как ответить. Нравится ли мне моя работа? Как могут нравиться особо тяжкие преступления? Я сталкивалась с самыми подонками общества, я становилась свидетелем таких зверств, которые нормальному человеку даже трудно себе вообразить, я перерабатывала по времени, недополучала по деньгам и была недоразвитой в социальном смысле. Но я все равно продолжала на ней коптеть. Уж не нравилась ли она мне на самом деле?

— Мне нравится, когда работа сделана. — Я опять скрестила руки на груди в оборонительной позе.

— Вы когда-нибудь были замужем?

— Да. Я развелась пятнадцать лет назад.

— Дети?

— Нет. Во всяком случае, таких, о которых я знаю.

Приятный смех.

— Образование?

— Северо-Западный университет, бакалавр.

— На чем вы специализировались?

На чем же, черт подери, я специализировалась?

— Политология.

— У вас есть какие-нибудь хобби, любимые занятия в свободное время?

Интересно, можно ли считать бессонницу любимым занятием?

— Я играю в бильярд. Люблю читать, когда есть время.

Он делал частые паузы в опросе, чтобы записать то или это. Я прокрутила в голове то, что уже успела сказать на данный момент, и осталась не слишком довольна. Получалась скучнейшая особа из всех, когда-либо ходивших по земле. Если я не хочу, чтобы на меня клюнул какой-нибудь вялый и сонный тип в полукоматозном состоянии, мне необходимо чем-то приправить свои пресные ответы.

— На днях я попала в драку. Потасовка в баре. Видите синяки?

Я показала на свое лицо и хихикнула. Мой болеутолитель далеко обошел мой здравый смысл.

— А еще на днях я получила огнестрельное ранение. В мою квартиру вломился маньяк.

— О Боже! Куда же вас ранили?

— В ногу. Такая уж работа. Может, вы даже видели меня вчера в новостях.

И с этого места все пошло под уклон. Меня было не остановить. Я распространялась о своих геройских подвигах. Я хвалилась, как классно умею целоваться. Собеседование закончилось тем, что я дала ему пощупать свои бицепсы.

Затем он повел меня в другую комнату, где я получила свое фото, а он — мои деньги. Достаточно приличный кус, чтобы вышибить из меня хорошее настроение. Прежде чем я успела передумать, мне вручили связку мужских анкет, похлопали по плечу и проводили до дверей.

Всю дорогу, пока такси везло меня домой, я пребывала в молчании. Действие болеутолителя заканчивалось, и в ноге опять запульсировало. Но хуже боли было нарастающее чувство унижения. Я чувствовала себя так, словно выиграла Большое кентуккское дерби для ослов. Я была уверена, что после моего ухода у Мэтью осталось твердое убеждение, зачем главным образом мне понадобилась служба знакомств. Для полного идиотизма я еще выложила почти восемьсот баксов, и все, что получила за эти деньги, — это список мужчин, которые, по мнению Мэтью, окажутся совместимы с той дурищей, которую я из себя состроила.

Я убрала викодин обратно в аптечку и проглотила четыре таблетки аспирина. Зазвонил мой сотовый, и я стремительно прижала его к уху, почти надеясь: это моя группа надзора звонит сообщить, что Пряничный человек стоит у меня за спиной с пистолетом. Я бы точно позволила ему меня застрелить.

— Джек? Это Харб. Знаю, что ты отдыхаешь, но эту новость ты захочешь услышать. Мы установили личность второй девушки. Позвонила ее подруга по комнате. Ты на ногах? Готова сейчас туда поехать?

— Я на ногах и готова. Буду через десять минут.

Я позвонила своей команде и сообщила им эту новость. Как ни изнуряла меня работа, она все-таки помогала мне забыть про мою жизнь, а именно это и требовалось в данный момент.

В ясном уме получилось завести машину с третьей попытки. Все время, пока ехала, я старалась вытряхнуть из головы образ того самого дохляка, из милости взятого в дворовую команду.

У меня это не получилось.

Он отлично понимает, чего добивается Джек. Вся эта ложь. Все эти оскорбления. Она пытается его выманить. Заставить его совершить ошибку. Это хитрый ход со стороны Джек, это умный ход, и он помогает ей спасти лицо после той боли, что она испытала прошлой ночью.

Но все равно он горит от обиды. Город вряд ли затрепещет от страха, если Пряничный человек предстанет в их сознании трусом. Он должен исправить это представление и заставить Джек заплатить за свою ложь. Все это вопрос власти: кто кого? Так всегда было и всегда будет.

Уже с очень раннего возраста он знал, что не такой, как другие, — еще с той поры, как связал нитками их домашнего кота и тыкал в него палкой до тех пор, пока внутренности не полезли наружу. Отец, когда узнал, избил его шипованным ремнем, требуя ответа, как он мог совершить такую отвратительную вещь.

Но для него это вовсе не отвратительно. Это волнует. Возбуждает. И знание того, что это плохо, возбуждает еще больше.

На протяжении всего подросткового периода ему нравится отрывать ноги лягушкам, бросаться горящими спичками в сестру, а еще — звонить людям и говорить, что собирается их убить. Потому что это потеха.

Иногда он пытается сформулировать, почему он таков, каков он есть. На протяжении всей своей жизни он никогда ничего не чувствовал. Уж определенно не испытывал никакой любви ни к кому, кроме себя. Ни вины, ни сочувствия, ни страсти, ни жалости, ни счастья. Это довольно грустно — не уметь засмеяться, когда все вокруг тебя смеются. Возможно, люди вообще принадлежат совсем к другому, отличному от него виду, насколько он может судить об их взаимоотношениях, их обществе, их культуре.

По мере взросления он научается имитировать эмоции, так чтобы не выделяться. Он ощущает себя наблюдателем в неведомом мире, хамелеоном, который может слиться с окружающей средой, но не является на самом деле ее частью.

До тех пор, пока не узнает, что может испытывать какие-то чувства — это когда убивает кота.

Это увлекательно, захватывающе — убить кота. От этого у него начинает сильно биться сердце и вспотевают ладони. Жалкие и ничтожные попытки животного вырваться и удрать по-настоящему веселят его, забавляют, и Чарлз впервые за всю жизнь смеется. И когда кот в конце концов издыхает, когда он лежит там, на земле, кишками наружу, а его кровь превращает землю в жидкую грязь, Чарлз испытывает нечто большее, чем веселье. Он испытывает сексуальное возбуждение.