Стоявший слева от него патрульный с надписью на бирке «Офицер полиции Медоуз» бросил взгляд в свой блокнот и сказал:

— Звонок поступил в одиннадцать пятьдесят семь, я прибыл на место происшествия в двенадцать часов три минуты.

— Перед этим вы не заметили ничего необычного? — спросила я Фитцпатрика.

— Нет, абсолютно ничего, правда.

— А может, чуть раньше? Какие-нибудь мусоросборники не приезжали к вам на стоянку? Грузовые фургоны, минивэны? Что-нибудь необычное, выдающееся из общего ряда?

— Ничего, кроме того, что какой-то парень чуть не помер прямо у меня на глазах примерно час назад.

Бенедикт проделал свою патентованную штуку со вскидыванием брови, вызывая хозяина на объяснение.

— Да какой-то мальчишка. Подросток. У него случилось что-то вроде приступа, или припадка, или я не знаю. Упал на пол возле автомата с попкорном и весь так затрясся, пена изо рта пошла. И думал, что он сейчас помрет, прямо на месте.

— Вы вызвали «скорую»?

— Я так и собирался. Но парень сказал, что не надо. Что, дескать, у него эти приступы всю дорогу. Через минуту-другую сам встал и ушел, все прошло, никаких проблем.

Я кивнула Харбу, и тот пошел звонить мистеру Рахиму в первый «Севен илевен» — проверить, не было ли там подобного случая. Человек, у которого изо рта идет пена, мог бы легко отвлечь внимание от автостоянки.

— Могу я забрать пленки камеры видеонаблюдения? — с нажимом спросила я. — За последние два часа?

— Конечно. Но этот мальчишка не подкладывал никакого трупа. Я проследил, как он ушел.

— Через какое время вы заметили, что крышка бака отсутствует?

— Думаю, через несколько минут.

И повернулась к Медоузу:

— После тою как закончите брать показания, снимите с него отпечатки пальцев.

— Но я ничего не сделал! — возмущенно выдвинул вперед челюсть Фитцптатрик.

— Это для того, чтобы исключить ваши отпечатки, если мы найдем какие-нибудь на мусорном контейнере.

Он кивнул с таким видом, будто и без того это знал. Я вышла из магазина обратно на передовую. Каждый удар сердца болезненной пульсацией отдавался в голове, в глазах было ощущение, что их натерли песком. Эксперт Максуэлл Хьюз профессиональной отстраненностью вглядывался в мертвое тело в баке — с отстраненностью, которая может появиться только тогда, когда постоянно имеешь дело с трупами. По его кивку два ассистента в перчатках опрокинули бак.

Тело девушки плюхнулось на тротуар, увернутое, как в кокон, в шелуху окровавленного мусора. Полицейские в формах принялись за дело: упаковывать в мешки фрагменты мусора в качестве вещдоков, навешивать бирки; а Хьюз тем временем, опустившись на колени, стал привычно нащупывать пульс, которого, как он и сам понимал, там давно уже не было.

Я подошла и уставилась на лежащее на асфальте тело, пытаясь представить себе, как некогда оно ходило, разговаривало и было обычным человеком. У меня это не получилось. Смерть отнимает у людей индивидуальность. Она делает их за неимением более сострадательного слова скорее объектом, лишая черт, присущих человеческому существу.

У этой девушки были любимые занятия, мечты, надежды, друзья. Но ничто из этого больше не имело значения. И все, что теперь ей оставалось, все, что поджидало ее впереди, — это новое поругание в виде вскрытия, в надежде, что ее труп когда-нибудь выведет нас на убийцу.

От мечтательницы до безликого вместилища улик. Это был страшный путь.

Я кое-что повидала на своем веку. Людей, убитых из огнестрельного оружия. Людей, убитых в результате бандитских разборок. Человека, который убил своего ребенка горячим утюгом. Но когда с этой девушки, как шелуху, счистили мусор, я была принуждена отвернуться из опасения, что меня вывернет наизнанку.

Это было чудовищным непотребством — те увечья, которые были нанесены этой бедной девушке.

— У нас недостает некоторых частей тела, — сообщил своим людям Хьюз. — Нужно отыскать два уха, четыре пальца с рук и все десять пальцев с ног. Загляните внутрь баков и упаковок.

— Скажи мне, что все это было сделано после ее смерти, — обратилась я к Максу.

— Не думаю, что смогу тебя успокоить на этот счет, Джек, — печально произнес он. — Видишь эти раны на ее ладонях? Это следы от ее собственных ногтей, которыми она впивалась в себя, стискивая руки в кулаки. Соответствует картине многих смертей под пытками. Я не вижу никакого следа от удушения у нее на шее, как было в первом случае. Моя догадка состоит в том, что она умерла от шока в результате сильной кровопотери.

Я крепко зажмурилась, отгоняя прочь картину сочащихся кровью внутренних органов, торчащих из резаных ран на ее животе.

— Лейтенант, — окликнули меня.

Радуясь возможности переключиться на что-то другое, я обернулась к одному из патрульных, роющихся в мусоре. Рукой, затянутой в перчатку, он держал пряник в виде человечка.

Я высморкалась, потерла виски и с вызовом, вопросительно и негодующе обвела взглядом толпу зевак, пытаясь спровоцировать одного из них встретиться со мной взглядом. Никто этого не сделал.

— Я говорил с мистером Рахимом. — Харб убирал обратно свой сотовый телефон. — У него в магазине тоже был мальчишка, с которым случился какой-то приступ часа за два до того, как Донован обнаружил тело.

Я мысленно дала себе пинка за то, что не сумела выманить у него эти показания.

— А пленка от камеры наблюдения?

— Она у нас, в отделе вещественных доказательств. Мы проверили то, что было записано в течение часа перед обнаружением тела. Возможно, стоило просмотреть ее целиком.

— Мы знаем, что этот тип привлекает помощь со стороны. Он доказал это в инциденте со мной прошлой ночью. Он вполне мог в обоих случаях нанять одного и того же мальчишку, чтобы тот отвлекал внимание.

— Тогда, возможно, у него есть напарник?

— И возможно, у нас появилась ниточка.

Но так или иначе, все это было очень зыбко, в лучшем случае — сомнительно. Мальчишки может не оказаться на пленке, и мы можем никогда его не найти. Даже если нам это удастся, вполне вероятно, что его просто наняли, как вчерашних, через какого-нибудь Флойда, и он не владеет никакой или почти никакой информацией о преступнике.

Но по крайней мере сейчас у нас хотя бы появилась возможность что-то делать, а не просто ждать новых жертв.

Харб внимательно и сочувственно посмотрел на меня.

— Не хочешь встретиться попозже? Может, пойдешь отдохнешь сначала?

— Нет. Все равно не засну. Впрочем, я могла бы что-нибудь съесть. Ты как, голоден?

— А когда я не голоден?

Я посмотрела на его швы на губах.

— Неужели тебе не больно есть?

— Больно до чертиков. Но человек ведь не прекращает дышать только потому, что простудил дыхалку. Я знаю местечко, где подают отличный филеофиф.

— Feel awful?[17]

— Нет, я не чувствую себя ужасно, — хихикнул Харб. — Я чувствую себя прекрасно.

Я приняла нарочито бесстрастный вид. Харб недовольно надул губы:

— Ну ладно тебе, Джек. Я две недели ждал момента пустить в ход эту шутку.

— Надо было еще подождать.

Мы взяли машину Харба, купили несколько чизбургеров в придорожном заведении и съели их уже у меня в кабинете. Я позвонила в наш отдел улик, и Билл оказался лишь необычайно рад возможности самому принести видеокассету от камеры наблюдения из первого магазина.

— Я слышал, теперь ты свободная женщина, куколка, — оскалился он, демонстрируя строй неестественно белых зубных протезов.

— Я не свободна, но мои ставки умеренны.

— Ну, сколько стоит… скажем, три с половиной минуты?

— Речь не о деньгах. Тебе придется договариваться с моим коммерческим директором.

— Можешь получить ее за два бакса, — обронил Харб. — Включая мои комиссионные.

Билл ухмыльнулся порочной ухмылочкой, и я с изумлением увидела, как этот шестидесятивосьмилетний сатир двинулся ко мне развинченной походкой моряка. При этом кости у него скрипели.