XIV Он вынул меч. Его спокоен вид; В нем, явно, не отчаянье сквозит: В нем холод, что и храбрым не под стать, Кто человеку могут сострадать… Взор пал на Каледа: все рядом он, В нем всякий страх любовью побежден; Должно быть, сумрак лунной ночи лег Невиданною бледностью вдоль щек, Иль мертвенный являл, оттенок тот, Что в сердце верность, а не страх, живет. И Лара понял. Руку тронул, — в ней И в этот час пульс бился не сильней; Недвижны губы и спокойна грудь; Лишь взор внушал: «У нас — единый путь! Отряд погибнет, убегут друзья, Но с жизнью лишь тебя оставлю я!» Команда прозвучала. Тесный строй В ряды врага ворвался. Грянул бой. Покорны кони шпорам. Звон мечей И — в быстрой стали — отблески лучей. Их мужеством восполнено число; Отчаянье на стойкость налегло; Смешалась с кровью быстрая волна. И до зари была красна она. XV Ведя, бодря, везде являясь вдруг, Где враг теснит или слабеет друг, Рубился Лара, хоть уже терял Надежды те, что сам другим внушал. Все знали: бегство бесполезно. Тот, Кто дрогнул, снова кинулся вперед, С надеждою воскресшею глядя, Как враг бежит под натиском вождя: То окружен своими, то один, Врезался Лара в строй чужих дружин Или скликал своих… Проложен путь? Да, кажется! Он руку вздел — махнуть, Дать знак! — Но что пернатый шлем поник? Стрела взвилась и грудь пронзила вмиг! Жест роковой удару бок открыл, И гордый знак оборван Смертью был. Победный возглас замер на губах; Безжизненно упал победный взмах; Еще рука сжимает рукоять, Хоть левая, не в силах управлять, Роняет повод. Паж перехватил И Лару, без сознания и сил Припавшего к луке, стремит вперед: Быть может, конь из боя унесет. А бой кипит, и все склубились так, Что о сраженном и не помнит враг. XVI День видит смерть и агонию. Вкруг Без шлемов головы, клоки кольчуг; Простерся конь среди кровавых трав, Подпругу смертным вздохом разорвав; А рядом тот не вовсе охладел, Кто шпорою и поводом владел. Иной упал вблизи ручья, а тот Журчит, дразня сожженный жаждой рот. Любой — палящей жаждою объят, Кто обречен погибнуть как солдат, И тщетно губы молят об одной Предсмертной капле — охладить их зной! В порыве конвульсивном ног и рук Иной прополз чрез обагренный луг, Остаток сил истратив, — и достиг, И над волной, чтобы испить, поник; Он ловит свежесть, блеск ее и свет… Чего ж он медлит?.. Жажды больше нет! Она исчезла — неутолена; Та агония — кончилась она! XVII
Под липою, вдали от битвы той, В которой был вождем он и душой, Сраженный воин, чуть дыша, лежал: То Лара кровью — жизнью истекал. С ним Калед был, один лишь Калед. Он, Став на колени, к ране преклонен, Платком сдержать пытался алый сок, Что с каждым вздрогом все темнее тек. Дыханье стало реже; кровь густой Сочилась каплей, — столь же роковой. Слов нет, — и Лара жестом знать дает, Что боль сильнее от его забот. Ему сжав руку из последних сил, Улыбкой грустной он благодарил Пажа, кто все забыл, — и страх и плен, И влажный лоб лишь видит у колен, Да бледный лик, да взор, одетый мглой, Где для него вмещен весь свет земной. XVIII По полю рыщет вражеский обход: Что им триумф, коль Лара ускользнет? Он здесь! Схватить? Бесцельно: вождь сражен. И все ж глядит на них с презреньем он, Тем примирясь с печальною судьбой, Коль смерть от злобы защитит земной. Подъехал Ото, спрыгнул и глядит, Как враг, его повергший, сам лежит; Спросил: что с ним. Тот промолчал и взор Отвел, как бы забыв его, в простор, И Каледа позвал. Беседа их Слышна, но непонятна для других. Он говорит на языке чужом, Что странно ожил перед смертью в нем. Шла речь о прошлом, — о каком? — В тот миг Один лишь Калед тайный смысл постиг; Он отвечал беззвучно, а кругом Стояли в изумлении немом: Казалось, даже в этот час они Забыли все, былые вспомня дни, И обсуждают свой особый рок, Чью тайну разгадать никто не мог. XIX Чуть слышный, длился разговор; лишь тон Давал понять, насколько важен он; Прерывно голос Каледа звучал; Казалось, он, не Лара, умирал: Столь слаб, невнятен, столь исполнен мук С недвижных бледных губ срывался звук; Но голос Лары все признать могли б, Пока в него не влился смертный хрип. Но что прочесть в его лице? Оно Бесстрастно было, твердо и темно; Лишь агонию ощутив, дрожа, Он нежным взором подарил пажа. Когда же тот и отвечать не мог, То Лара показал вдруг на Восток; То ль он ввыси дневной завидел луч (В тот миг пробилось солнце из-за туч); То ль случай был; то ль внутренним очам Предстало нечто, виденное там. Казалось, паж не понял, — глянул вбок, Как если б ненавидел он Восток И блеск дневной, и отвернулся прочь Глядеть, как Лару облекала ночь. Тот был в сознанье, — лучше б, коль не так: Крест кто-то поднял, всепрощенья знак, И четки Ларе протянул, спеша, Которых жаждет в смертный час душа, Но тот не мог (прости ему господь!) Презрительной усмешки побороть. И Калед молча, не спуская глаз С черт Лары, где последний просвет гас, Вдруг исказись, отбросил, не отвел, От умиравшего святой символ, Как если б тот ему смутил покой: Пути не знал он к жизни сверхземной, Не знал, что уготовается та Лишь твердо верующим во Христа. |
