VIII Не странно ли? Он в молодости был Весь — жажда счастья, жизнь, движенье, пыл; Бой, бури, женщины — все, что манит Восторгами иль гибелью грозит, Всем овладел он, все изведал он, То счастьем, то страданьем награжден, Не зная граней. В бешенстве страстей Забвенья он искал душе своей. Средь ураганов сердца презирал Борьбу стихий он, схватку волн и скал; Средь исступлений сердца он порой И господа дерзал равнять с собой; Раб всех безумств, у крайностей в цепях, Как явь обрел он в этих диких снах, Скрыл он, но проклял сердце, что могло Не разорваться, хоть и отцвело. IX Теперь он в книги устремлял свой взор (Был книгой человек до этих пор); Нередко, странным чувством увлечен, На много дней от всех скрывался он; Тогда слыхали слуги (хоть зовет Их редко он) все ночи напролет Тревожный шаг вдоль темных зал, где в ряд Портреты предков грубые висят. Шептали слуги («чтоб никто не знал») Что там и голос сверхземной звучал, Что («смейся, кто желает») там иной Мог чудеса подметить в час ночной. Зачем бы Ларе череп созерцать, У гроба грешно отнятый опять, Всегда лежащий близ раскрытых книг, Чтобы никто в их тайны не проник? Зачем ему не спать, как все, ночей? Гнать музыку? Не принимать гостей? Нечисто все, — да как тут раскусить? Кой-кто и знал бы… долго говорить!.. К тому ж, кто знает, никогда б не мог Все выложить… так, — обронить намек… «Но, захоти он, — о!..» — Так за столом Вассалы Лары спорили о нем. X Ночь. Искры звезд, сверкая с вышины, К реке зеркальной сплошь пригвождены. Такая тишь! Недвижна быстрина, И все ж, как счастье, вдаль бежит она. Светил бессмертных горний хоровод Магически в нее глядит с высот. Вдоль берега — густых дубов стволы, Ковры цветов, отрада для пчелы, Дитя-Диана их бы заплела, Их милому б Невинность поднесла. Река сквозь них вела русло, вия Блестящие изгибы, как змея, Такая тишь, такая благодать, Что призрак бы не мог тут испугать: Ведь все дурное убегает прочь, Увидя эту негу, эту ночь! «Лишь добрым дан столь благодатный миг», Подумал Лара и, склоняя лик, Пошел обратно в замок: он душой Не мог с такою слиться красотой. Он вспомнил красоту иной страны, Где чище небо, ярче блеск луны, Нежнее ночь, — а сердце, что теперь… Нет! нет! пусть шторм над ним ревет как зверь, Не дрогнет он! Но этот мир и лад Насмешки злой вливают в сердце яд! XI
Вот он вошел в безлюдный зал; за ним Тень по стенам скользила расписным, Где кисть еще хранит обличья тех, Чье все забыто, — и добро и грех. Преданья смутны. Скрыл угрюмый склеп Их прах, их скорби — всю игру судеб. А в летописи пышных десять строк Дают векам придуманный урок, И — пусть историк хвалит иль бранит Та ложь почти как истина звучит… Так думал он… Сквозь переплет окна На плитный пол сиянье льет луна, И лепка потолка, и ряд святых, Что молятся на стеклах расписных, Как призраки наполнили покой, Казалось, жили… жизнью сверхземной. А Лара, с черной гривой, хмурым лбом, С колеблющимся на ходу пером, Сам походя на призрак, воплотил Весь ужас, что исходит из могил. XII Вот полночь. Всюду спят. Ночник в углу Едва-едва одолевает мглу. В покоях Лары шепот вдруг возник, Какой-то говор, голос; резкий крик, Ужасный вопль, — и смолкло сразу. Лишь Раскаты эха повторяла тишь. Вскочили все; страх подавляя, — в зал, Туда, где вопль о помощи взывал. Бегут с огнем едва зажженных свеч; В ножнах, с испуга, всякий тащит меч. XIII Там навзничь, холоден, как мрамор плит, Бледней луча, что по лицу скользит, Простерся Лара; меч, полу-в-ножнах, Как видно, выбил сверхприродный страх Из рук его, — но видом грозен он, И вызов на лице напечатлен. Бесчувствен он, но в очертанье рта Угроза смертью с ужасом слита: Отчаявшейся гордости печать, Стремление убить и проклинать. Сквозь обморок застылый взор хранит В спокойствии зловещем прежний вид: В нем (пусть его подернул тусклый сон) Гнев гладиатора изображен… Его несут. Чу: дышит! прошептал! Румянец темный снова заиграл; Вновь губы алы; взор блуждает, дик, И трепет жизни в теле вновь возник, И странные бегут слова: их звук Чужд языку, звучащему вокруг. Они звучны, раздельно могут течь, Но слугам ясно: то чужая речь. А тот, к кому стремился их поток, Не слышал их, да и — увы! — не мог! |
