Паж подошел; казалось, он один

Усвоил, что промолвил господин,

Но, изменясь в лице, он дал понять,

Что смысл речей не станут открывать

Ни он, ни Лара; и казался он

Всем происшедшим мало удивлен:

Склонясь над Ларой, он заговорил,

И тот язык родным, как видно, был

Ему, — и Лара внемлет нежный тон,

Что отгоняет полный страха сон,

Коль этот сон мог овладеть душой,

Что не нуждалась в муке сверхземной.

Дурной ли сон, иль призрак он видал,

Он никому о том не рассказал,

Все в сердце скрыв. В измученную грудь

Обычный день вновь силы смог вдохнуть.

Ни врач не нужен был, ни духовник:

Вернулось все — и поступь и язык;

Возобновив занятья прежних дней,

Он не был ни угрюмей, ни грустней;

А если стал ему полночный час

Нерадостен, он это скрыл от глаз

Той страшной ночью потрясенных слуг,

Что не могли свой позабыть испуг:

Они, вдвоем лишь (одному нельзя),

Крадутся, мимо залы той скользя;

Все: звук шагов, стук двери, флага плеск,

Завес шуршанье, старых балок треск,

Деревьев тени, вспорх нетопырей,

Ночная песня ветра у дверей,

Все их страшит, едва лишь мрак ночной

Сгущается над серою стеной.

Напрасный страх! Зловещей тайны час

Не повторился, и для зорких глаз

Казался Лара все забывшим вдруг,

Но тем сильнее поражал он слуг.

Как? Он, очнувшись, все забыл? Ни взгляд,

Ни слово, ни движенье не хранят

Тех ощущений? Ничего в нем нет,

Что должен был безумный вызвать бред?

Не сон ли все? Его ли дикий крик

Их разбудил в ужасный этот миг?

Его ли сердце замерло от мук?

Его ли взор в их души влил испуг?

Как мог забыть страдалец обо всем,

Коль те дрожат, кто был тогда при нем?

Иль он безмолвен, ибо сросся с ним

Тот страх, — неизъясним, неизгладим,

И будет жить в тлетворной тайне той,

Что сгложет душу, скрытая душой?

Нет, с ним не так! Ни следствий, ни причин

В нем зритель не постигнет ни один:

У смертного для дум, для тайн таких

Слова — все слабы; мысли душат их.

В нем было странно разное слито:

Манило это, отвращало то;

Его судьба была темней всего;

Кто порицал, кто восхвалял его,

Но, споря, все в него вперяли взгляд,

И жизнь его узнать был всякий рад.

Кто он? Зачем ворвался он в их круг,

Нося лишь имя, всем известный звук?

Он — враг людей? Но всякий знал о том,

Что он веселым был с весельчаком;

А глянуть ближе, говорят одни,

Улыбка та — насмешке злой сродни:

Смех губы лишь кривил — и застывал,

И никогда во взоре не сиял.

Все ж этот взор и мягким был порой,

Не с черствой, значит, он рожден душой;

Но тут же он хладел, как бы стыдясь

Той слабости, что в гордость пролилась,

Не снисходя сомненья разогнать

В тех, кто его боялся уважать.

Он сам терзал то сердце, что в былом

От нежности изнемогало в нем;

На страже скорби, он в душе растил

Лишь ненависть — за то, что так любил.

Все презирал он, что видал вокруг,

Как если б вынес худшие из мук.

Он странником был в этом мире, он,

Как скорбный дух, сюда был занесен.

Средь черных грез он в бури сам себя

Кидал, случайно лишь не погубя,

И не сгубил — напрасно: сам о том

Жалел он, вспоминая о былом.

Любить способный больше, чем любой,

Кто облик носит на земле — земной,

В мечтах о благе он занесся ввысь,

И в холод зрелый те мечты влились.

Гонясь за тенью, тратил он года

И силы, неценимые тогда;

И вихрь страстей врывался в жизнь его,

В безумье не щадящий ничего;

И гибли чувства лучшие в борьбе

Средь диких дум о яростной судьбе.

Но в гордости он не себя винил,

А лишь Природу, буйство низких сил;

Свои грехи он возлагал на плоть,

Что червь сожрет, душе ж — не побороть.

Добро со злом смешав (какой итог!),

Он в актах воли рад был видеть рок;

Чужд себялюбья мелкого, порой

Он для другого жертвовал собой;

Не долг, не жалость были в этом, нет

Лишь извращенность мысли, гордый бред,

Что лишь ему все можно, все равно,

Что так другому делать не дано;

Опасный путь: такая страсть могла

Его вовлечь в преступные дела;

Ему равны падение и взлет,

Лишь бы из тех, среди кого живет

И разделять чью долю осужден,

Добром иль злом мог выделиться он.

Полн отвращенья, дух его больной

Ввыси, над миром, трон поставил свой,

И холодно он дольний мир следил,

И кровь ровней бежала в недрах жил;

Не знать бы ей, что значит грешный зной,

И вечно течь струею ледяной!

Все ж он с людьми путем обычным шел

И то же делал, те ж беседы вел

И логику не рушил напролом:

Безумен сердцем был он — не умом.

Чужд парадоксам, он своих идей

Не обнажал, чтоб не задеть людей.