Может быть, Беатриче, ушедшая в Белую Розу, снова выходит к Данте Девой Марией, так же, как Мария, ушедшая к Сыну, выйдет снова Матерью-Духом. Как бы две «Дамы Щита», Donne di Schermo: Беатриче скрывает от Данте Деву Марию, а Дева Мария скрывает от него Духа-Мать.
Ближе всех святых к Данте — Бернард Клервосский (1090–1153), потому что больше всех любит Землю Мать, так же как Матерь Небесную.
Я — Девы Марии верный служитель.
[916] Кажется иногда, что над ними обоими, святым Бернардом и грешным Данте, совершилось нежнейшее чудо любви — «кормление молоком» Богоматери, lactatio. В 1111 году, когда юный Бернард молился ночью в пустыне Сэн-Ворльской (Saint-Vorle), в часовне Девы Марии, перед Ее изваянием, и произнес слова:
Матерью тебя яви,
Monstra te esse matrem, —
изваяние вдруг ожило, и Царица Небесная сжала один из пречистых сосцов своих так, что брызнувшие из него капли молока упали в полураскрытые от восхищения уста Бернардо.[917]
О clemens, o pia,
О dulcis Virgo Maria, —
эта сладчайшая песнь могла родиться только на этих устах, вкусивших божественной сладости того молока, которым был вскормлен Младенец Христос. Горькою полынью кажется Ангелам, по сравнению с нею, и мед райских цветов. Только на тех же устах могла родиться и эта молитва святого Бернарда за грешного Данте:
О, Дева Мать, дочь Сына своего,
Всей твари высшая в своем смиреньи…
Услышь мою молитву! Горячее
Я не молился никогда
И за себя, чем за него молюсь…
Спаси его, помилуй… Видишь, сколько
К Тебе Блаженных простирает руки,
Со мной и с Беатриче, за него!
[918] Так же, как первый, подземный вождь Данте, Виргилий, исчезает, только что появляется на пороге Земного Рая вождь его, второй, небесный, — Беатриче, — исчезает и она, только что св. Бернард появляется на пороге Света Неизреченного — молнии Трех.
…Я обернулся к ней, горя желаньем
Спросить о том, чего не мог постигнуть…
Но в светлых ризах я увидел старца.
С отеческою благостью лицо
Он обратил ко мне,
И я воскликнул: «Где же Беатриче?»
И он в ответ: «Она меня послала
Желание твое исполнить до конца.
И если взглянешь ты на третий круг
В Небесной Розе, то на троне славы
Ее увидишь там»… Глаза я поднял
И увидал ее в сиянье вечном…
Так и морское дно не отстоит
От тех высот, где молнии родятся,
Как было далеко ее лицо.
Но все же видел я его так ясно,
Как будто не был от него ничем
Я отделен. И к ней я обратился
С молитвою… И молча на меня
С далекою улыбкой оглянувшись
В последний раз, — она вернулась снова
К Источнику Предвечному любви.
[919] В эту минуту Данте не отделен от Беатриче уже ничем: тело ее так же, как тело Пресвятой Девы Марии, есть огненное, всего его объемлющее и проникающее дыхание Духа-Матери. Он — в Ней; Она — в нем. То, чего он хотел и не мог достигнуть на земле, — тайны брачной любви: «будут два одною плотью», — здесь, на небе, исполнилось.
Вся «Божественная комедия», так же как вся человеческая трагедия Данте — любовь его к Беатриче, есть не что иное, как совершаемое над ним чудо Пресвятой Девы Марии, а через Нее, может быть, и чудо Духа-Матери.
XIV. ТРИ
Истину говорю вам: лучше для вас, чтобы Я ушел; ибо если Я не уйду. Утешитель не придет к вам, а если уйду… то пошлю Его к вам.
Это предсмертное слово Христа к ученикам, вспоминаемое райской Сибиллой, Беатриче, в видении о грядущих судьбах Церкви,[920] исполнится и на судьбах Данте: Лика Христова не видит он в Первом пришествии, — только во Втором увидит; Сына в Нем самом не видит, — увидит только в Духе.
…О Юпитер,
За нас распятый на земле, ужели
Ты отвратил от нас святые очи?
Или, быть может, в бездне сокровенной
Премудрости своей, Ты нам готовишь
Вся «Комедия» есть не что иное, как утвердительный ответ на этот вопрос: да, «неведомое благо» готовится людям в грядущем явлении того Божественного Существа, под видом «Гончей», Veltro, o котором возвещает Виргилий, когда, по выходе из «темного леса», перед сошествием в ад, Данте встречает «Волчицу».
Тебе иным путем отсюда выйти должно…
Затем, что здесь Волчица стережет…
Всех убивая встречных…
Лютый голод
Ее таков, что никогда ничем
Насытиться не может:
Чем больше ест она, тем голодней.
Со многими блудит она зверями,
И будет с большим множеством блудить.
Но Гончая придет убить Волчицу.
Не золото той Гончей будет пищей,
Но добродетель, мудрость и любовь.
Меж войлоком и войлоком родится
И жалкую Италию спасет…
Волчицу же из городов и весей
Загонит снова в ад, откуда в мир
Ее когда-то выманила зависть.
[922] Самое близкое к Данте и частное явление этой «древней Волчицы», antica Lupa, есть Римская Курия, или даже вся Римская Церковь, а самое далекое и общее — «алчность», «жадность», cupidigia — то царящее в мире зло, которое мы называем «социальным неравенством».
О Жадность, всех живущих на земле
Ты поглотила так, что к небу
Поднять очей они уже не могут![923]
Будь проклята, о древняя Волчица,
Что в голоде своем ненасытимом,
Лютее всех зверей![924]
Кто эта «Волчица», понять легко. Но кто же «Гончая»? Много у Данте темных загадок, крепко замкнутых дверей, от которых ключи потеряны; но из всех загадок темнейшая, крепчайшим замком замкнутая дверь, — эта.
Кажется, два самых ранних истолкователя «Комедии», Безымянный, Anonimo (между 1321 и 1337 гг.) и Пьетро Данте, ближе всех остальных к разгадке. Оба они видят в «Гончей», Veltro, «Христа Судию» Второго Пришествия.[925] Очень вероятно, что истолкование это идет от самого Данте, через сына его. Но если так, то, по-видимому, сам Данте не хотел разгадать загадку до конца; или те, кто от него слышал истолкование, не поняли его, как следует, потому что если имя Veltro, как очень на то похоже, есть тайнопись Иоахимова «Вечного Евангелия» — откровение уже не Второго Лица, Сына, а Третьего, Духа, то и само явление Божественного Существа, чей геральдический образ для Данте есть ослепительно белая и быстрая, как молния, «Гончая», будет явлением тоже не Сына, а Духа.[926]
