или ад — Закон, или мир — Любовь.
Обе эти молитвы понял бы, может быть, Данте, христианин уже не римско-католической, а Вселенской Церкви.
Хочет Бог, чтобы все спаслись. (I Тим. 2, 4.)
Все мы придем в единство познания Сына Божия. (Ефес. 4, 13.)
Всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать. (Рим. 11,32.)
Все да будет едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Ио. 17, 21), —
молится Иисус.
Да будет Бог все во всех,
молится Павел (I Кор. 15, 28).
«Благость Божия… вернет всю тварь к началу и концу единому… ибо все падшие могут возвыситься (не только во времени, но и в вечности) — от крайних ступеней зла до высших — добра», учит Ориген.[731] Церковь осудила это учение (543 г.): «Кто говорит, что… муки ада не вечны, и что произойдет Восстановление всего, apokatastasis, — да будет анафема; изобретатель сего учения Ориген… да будет анафема».[732] Церковь осудила Оригена, но такие великие святые, как Амвросий Медиоланский и Григорий Нисский, приняли его учение о конце Ада.[733]
Это превосходит наш ум,
Как солнечный луч — слабое зренье.
Я не могу смотреть на это прямо, —
Вот почему так мало говорю об этом…
[734] «Есть то… чего мы не можем постигнуть умом… и что познаем только (чувством), как бы во сне, come sognando», — скажет Данте.[735]
Тайну «Восстановления всего», Апокатастазиса, люди умом не могут постигнуть, но познают ее чувством, «как бы во сне». Тайну эту знали великие святые, в Церкви, а первый, кто узнал ее в миру, — Данте.
VIII. КРЕСТ И ПАРАЛЛЕЛИ
«Верую в Три Лица вечных; верую, что сущность Их едина и троична», — отвечает Данте на вопрос Апостола Петра, во что он верует.[736] Так для Данте в раю, в «небе Неподвижных Звезд», внешнем и внутреннем, — в последней глубине и высоте его существа, но не так, на земле. В воле его бессознательной, в «душе ночной», господствует число божественное — Три: Отец, Сын и Дух; а в воле сознательной, в «душе дневной», — число человеческое или демоническое — Два: Сын и Отец, несоединенные, несоединимые в Духе. Три — «во сне» («есть то, чего нельзя постигнуть умом, и что мы познаем только чувством, как бы во сне»), а наяву — Два. «Три свидетельствуют на небе» (I Ио. 5, 7), а на земле — Два.
Тысячелетняя, от III века до Дантова, XIII-го, ересь Манеса — религиозный опыт двух равно бесконечных и противоположных, несоединенных Начал, Бога и Противобога, есть крайняя антитеза христианского опыта Трех, соединяющего два Начала в Третьем, — Отца и Сына в Духе.
В «небе Неподвижных Звезд», — в последней глубине и высоте своей, Данте — христианин, потому что вне христианства, вне Евангелия, нельзя исповедать Троицы.
Всем учением Евангельским
Об этом глубоком Существе Божественном (Троичном)
Мой ум запечатлен, —
[737] скажет он Апостолу Петру все в том же исповедании. В воле своей бессознательной, в «ночной душе», «как бы во сне», Данте — христианин совершенный, а наяву, в «дневной душе», в сознании, — полухристианин, полуманихей, так же, как св. Августин, до своего обращения. «Горе мне, горе, по каким крутизнам нисходил я в преисподнюю!» — в ад, — мог бы сказать и Данте, вместе с Августином.[738]
Как часто в грудь
Себя я бью и горько плачу, каясь
В грехах моих, —
говорит он, уже возносясь в восьмое «небо Неподвижных Звезд».[739] Главный грех его — этот: Два вместо Трех.
В рай восходит он из ада подземного, под знаком Трех, а под знаком Двух, опять нисходит из рая в ад земной.
Но прежде чем судить Данте за манихейскую двойственность, надо вспомнить, как изначальна воля к раздвоению в существе человеческом. Самый корень зла — «первородный грех» — есть не что иное, как отпадение человека от единства с Богом — бунт сына против Отца. Кто сказал людям некогда и всегда говорит: «Будете, как боги», — тот утверждает двух богов, Человека и Бога, как два несоединимых, равно бесконечных и противоположных начала. Это и значит: первый «Манихей» — диавол.
«К (двум) разным целям — (человеческой и Божеской) — ведут два различных пути», — две рядом идущие и несоединенные параллельные линии, — учит Данте.[740]
Он (Распятый) — есть мир наш, соделавший из двух одно и разрушивший стоявшую между ними преграду —
учит Павел (Еф. 2, 14–16).
Только в сердце Распятого, в сердце Креста, скрещиваются две линии — горизонтальная, земная, и вертикальная, небесная, — два пути, человеческий и Божеский: такова божественная геометрия Крестного Знаменья; а два разных пути, — две параллельных, не скрещивающихся линии, — геометрия диавольская. Если Распятый «есть мир наш, делающий из Двух Одно», то диавол есть раздор наш, делающий из Одного Двух. Как бы дурной проводник, стекло между двумя противоположными электрическими полюсами — «преграда» для соединяющей Бога и Человека, Отца и Сына, молнии Трех, — вот что такое диавол. Параллели вместо креста — Два вместо Трех — есть вечное оружие диавола, в борьбе его из-за человека с Богом.
Если «Божественная комедия», так же, как «Новая жизнь», — есть книга Трех, то «Монархия», так же, как «Пир», есть книга Двух.
Двум параллельным линиям, двум несоединимым путям в метафизике Данте, — Вере и Знанию, — соответствуют два таких же несоединимых пути в его политике, — Церковь и Государство.
Кажется, «Монархия» написана им во время итальянского похода Генриха VII, между 1310 и 1312 годами; но книга эта выражает мысль всей жизни Данте.[741] В ней дан ответ на буллу папы Бонифация VIII, Unain Sanctam;[742] «Римский Первосвященник, наместник Того, Кому Бог даровал всякую власть на земле и на небе, господствует над всеми царями и царствами».[743] — «Это будет сделано», — говорит папа. — «Нет, не будет», — отвечает Данте, в конце жизни, в изгнании, так же, как в середине жизни, в отечестве. Тот же голос, что подал он тогда против папы, в Совете Флорентийских граждан, подаст он против всей Римской Церкви, в будущем совете веков и народов: «Ничего не делать, nihil fíat».
Сообразно двум целям, которые поставил Бог человеку, «нужны ему и две власти: власть Верховного Первосвященника, ведущая людей, согласно с Откровением (верой), к вечному блаженству, и власть Императора, ведущая их, согласно с философией (знанием) к счастью земному».[744] Главное здесь то, что целей две, и путей, к ним идущих рядом, но несоединимых, как две параллельные линии, — тоже два. Он, Распятый на кресте, скрестил два пути, «сделав из Двух Одно и разрушив стоявшую между ними преграду», — говорит Павел. — «Нет, не сделал, не разрушил», — отвечает Данте, а если не отвечает, то, может быть, только оттого, что недодумывает или недоговаривает мысли своей до конца. Не потому ли два равно бесконечных и противоположных Начала, Божеское и человеческое, Вера и Знание, Церковь и Государство, — так несоединимы на земле, что и на небе господствуют те же два Начала, два Бога, как учат новые манихеи — катары, именно здесь, в Ломбардии, где, вероятно, и пишется «Монархия»?
