— Ублюдки, — сказал месье Арман, — попадись они мне, я бы их подвесил за одно место…

— Можно подержать?

— Пожалуйста. — И я передал котенка незнакомке.

Девушка одной рукой прижала котенка, а другую — правую — протянула мне:

— Привет, я Элоди, вот их дочь. Приехала сегодня.

— Меня зовут Лука.

— Знаю, мне уже о тебе рассказали: молодой человек из нотариальной конторы в Беллинцоне, верно?

— Именно.

— Что вы думаете делать с котенком? — спросил у меня Арман.

— Может, вы знаете организацию, которая заботится о брошенных животных?

Вмешалась Элоди:

— А если мы его возьмем?

Сердце у меня растаяло. Даже себе я не смел признаться, какую боль причиняла мне одна только мысль, что придется расстаться с этим крошечным пушистым существом. Конечно, через несколько дней это все равно произойдет, но возможность погладить его еще немного согревала мне душу.

Арман с женой переглянулись, потом он сказал:

— Другими словами, мы его кормим, ухаживаем за ним, меняем ему песочек, а ты в свои редкие приезды из Парижа с ним играешь.

Но сказал он это с улыбкой, что означало «да».

— Ну-ка, Кандид, хочешь молочка? — обратился он к котенку.

Он уже успел его окрестить. Вообще-то это право было за мной, это же «мой» котенок, но я подумал, что вряд ли сумею найти более подходящее имя для белого кота, найденного на улице Вольтера.

Элоди и Кандид скрылись в кухне. Арман взглянул на меня, по-прежнему улыбаясь:

— Сегодня пятница, бар и ресторан закрыты, но мне будет приятно, если вы останетесь с нами поужинать.

— Мне тоже.

— Тогда в восемь.

— В восемь, прекрасно.

Я поднялся в комнату и переоделся. Потом опять вышел из дома, а ровно в восемь появился в зале ресторана, неся розовый сверток с пирожными, перевязанный синей ленточкой. Я просто не представляю, что можно прийти в гости без пирожных, бутылки вина или букета цветов. Что поделаешь, господин судья, так принято у среднего класса. Мне не удалось перебороть себя, даже когда я попробовал водить дружбу с хозяевами жизни. Когда Джулиано пригласил меня на яхту, я приехал в порт с чемоданом, двумя бутылками бароло 74-го года и цветами для Стеллы. Иначе я не мог, хоть и не сомневался, что остальные подумают с оттенком презрения: средний класс. Да, господин судья, средний класс, обреченный исчезнуть.

На самом деле принести пирожные хозяевам ресторана в тот вечер мне тоже казалось не вполне уместным. Наверное, лучше были бы цветы для Элоди, но потом мне вспомнилась еще одна песенка Бреля — «Конфеты».

«Je vous ai apporté des bonbons / Parce que les fleurs c'est périssable / Puis les bonbons c'est tellement bon / Bien que les fleurs soient plus présentables / Surtout quand elles sont en boutons / Mais je vous ai apporté des bonbons».[18]

Опять о несчастной любви, о мужчинах, обманутых женщинами и судьбой. Я тоже понемногу зациклился на Бреле и начал верить, что он писал про меня.

И вот, стоя в дверях ресторана со свертком пирожных, висящим на синей ленточке, я смотрел на единственный во всем зале накрытый стол, и он казался мне квинтэссенцией семейной жизни: клетчатая скатерть, стаканы «duralex» из толстого, слегка помутневшего стекла, вино в графине и запах лукового супа.

— Садись давай! — сказала Элоди.

Она взяла у меня из рук сверток, положила на стол и заглянула внутрь.

— Ммм! Эклеры, буше! Боже, какая вкуснотища!

«Je vous ai apporte des bonbons…»

— Ну, как дела на работе? — спросил Арман у дочери, а потом обратился ко мне: — Элоди у нас архитектор, работает в самой престижной архитектурной мастерской Парижа.

— Вот что значит отцовская гордость! — пошутила она. — Не в самой престижной, но мы делаем интересные вещи. Сейчас, например, проектируем железнодорожный вокзал.

— Вокзал? — повторил я с неподдельным восхищением.

— Ага, для одного городка на юге Бельгии. Первый в Европе вокзал, полностью построенный из экологически чистых материалов.

— К примеру?

— Возьми хоть изоляцию. Чаще всего изолирующие материалы изготавливают с применением полиуретана, а это означает загрязнение окружающей среды, степень которого еще предстоит установить, там, где их производят и используют. А мы применяем вторсырье, переработанную пробку.

— Как это? Крошите старые пробки, а потом склеиваете? — пошутил отец.

— Не мы, а предприятия, у которых мы ее закупаем, именно это они и делают, только не клеят, а прессуют.

— А дальше? — вмешался я.

— А дальше, сохранять окружающую среду подразумевает также экологию мышления, подразумевает, что ты видишь в потребителе личность. Проектируешь, например, зал ожидания как место встреч, учреждение — как пространство для жизни…

Никогда не думал, что могу целых полчаса проговорить о том, как надо строить вокзалы. Однако меня по-настоящему захватил энтузиазм Элоди, когда она описывала навесы и коридоры с эскалаторами, восторг, с которым она об этом говорила. Она рассказывала, рисуя в воздухе вилкой, — и передо мной вставали навесы и коридоры с эскалаторами, очерченные блеском металла в свете висящей над нами лампы. Я отвечал, спрашивал, высказывал свою точку зрения, Арман с женой удовлетворенно слушали и молчали, и мне почему-то казалось, что я ужинаю в гостях у тестя с тещей, доброжелательных и вселяющих спокойствие.

Кандид переходил от одного к другому, попрошайничая скорее по привычке, а не с голоду, не сомневаюсь, что до этого его все пичкали наперебой.

В конце ужина мы развернули розовую бумагу с пирожными, и Арман откупорил бутылку шампанского. Элоди, поднимая бокал, из-под черной челки взглянула на меня, и в ее глазах я прочитал, что ей тоже кажется, будто мы знакомы уже тысячу лет.

Доев последний эклер со взбитыми сливками, мы встали из-за стола, и я принялся было собирать посуду, но родители тут же нас услали: давайте-давайте, идите смотреть телевизор, мы тут сами.

Элоди отыскала канал Arte — как раз шли начальные титры фильма с вездесущим Фернанделем. В скольких же картинах он снялся? На сей раз он играл коммивояжера. Тот решил помочь матери-одиночке, которую встретил в автобусе, и выдает себя за ее мужа. Если не ошибаюсь, к этому сюжету обращались и позже, я что-то такое припоминаю, только там дело происходит в Южной Америке.

Пока на экране разворачивались события, я тайком поглядывал на Элоди, и мне казалось — достаточно пустяка, чтобы мы, два чужих человека, тоже стали мужем и женой. Мы с ней сидели рядом, вокруг — никого, и бар месье Армана, освещенный только голубоватым светом телеэкрана, превращался в гостиную, в гостиную обычного дома, уютную из-за своей обыденности.

Ах, Фернандель! Мне опять вспомнился «Посторонний» Камю. На следующий вечер после похорон матери он идет в кино смотреть картину с Фернанделем, и за это прокурор называет его бесчувственным человеком, жестоким убийцей.

И вы, господин судья, готовы подумать обо мне то же самое: бессердечное чудовище, которое, выстрелив в спину Мирко Гуиди, несколько часов спустя как ни в чем не бывало смотрит фильм с Фернанделем?

В конце первой серии Элоди встала и передала мне Кандида, который тем временем успел уснуть.

— Налить тебе портвейна? — спросила она.

— Если ты будешь.

— Тебе еще здесь не надоело? Папа сказал, что никто у нас так долго не жил: месяц с лишним!

— Дело привычки. Часто приходится надолго отлучаться из дома. Такая уж у меня специальность — ищу документы для введения в наследство, обычно это затягивается.

Что я мог еще ответить? А все-таки врать ей было неприятно. Думаю, если бы мы жили вместе, я просто не мог бы сказать ей неправду — у нее такое лицо, которое обязывает быть искренним, — но постарался бы сделать это мягко. На самом деле я никогда не врал ни одной девушке, с которой встречался, даже последней, — несмотря на то что у нее был другой.