Она так и продолжала сидеть посреди дороги, когда ее спаситель, ловко перекатившись по земле, проверил, не пришел ли в себя кто-то из тех двоих, и рывком поднялся на ноги. Затем он молча подошел к ней и присел на корточки, растопырив ляжки. И Ханна вдруг вспомнила, как во время лекций по естественной истории им рассказывали о жизни и привычках большой серебристой горной гориллы. Этот человек, застыв как изваяние, смотрел на нее так, словно ждал, что она вскочит и попробует убежать. Судя по его одежде, он был из той же труппы актеров, представлявших что-то из времен Средневековья или Возрождения.

— Господи! — громко воскликнула Ханна, вдруг подумав о том, что этот могучий молодой мужчина вполне мог уничтожить остальных, чтобы она досталась ему одному. — Только, пожалуйста, не делайте мне больно! Пожалуйста! — Слезы снова потекли у нее из глаз, и она продолжала умолять его: — Пожалуйста, помогите мне! Я же им ничего не сделала! Я ничего такого им не сказала! Мне просто нужно было позвонить, вот и все.

Она хотела отползти в сторону, но под молчаливым взглядом этого великана ноги отказывались ей повиноваться. Вся дрожа, она подхватила свою куртку и попыталась, обвязав рукава вокруг талии, как-то прикрыть расстегнутые джинсы.

— Только больше не надо, пожалуйста! — снова и снова повторяла она. — Не надо, я больше этого не вынесу...

Черн продолжал молча смотреть на нее. У этой девушки не было ни оружия, ни доспехов, так что вряд ли она была солдатом оккупационной армии. И как ужасно она одета! Она что, пыталась привлечь к себе внимание? Но она казалась ему такой хрупкой, такой беспомощной! И красивая. Очень похожа на ту картинку, которую он однажды видел в подвале у местных повстанцев: запрещенное изображение морской нимфы. Слыхал он и всякие истории о морских нимфах и их магической силе. Они обычно завлекали моряков своей красотой и яркой одеждой, вроде как у этой молодой женщины, а потом заманивали их в морскую пучину или в пасть какого-нибудь кровожадного морского чудовища.

Черн, осторожно протянув к ней свою лапищу, ощупал мягкий материал, из которого были сделаны ее странные бело-желто-синие башмаки. Это были самые невероятные и самые красивые башмаки из всех, какие он когда-либо видел. Наверное, они были бы еще ярче и красивее, если с них стереть эту проклятую пыль. И Черн нежно провел пальцем по носку ее башмака. Но тут же резко отдернул руку, потому что девица вдруг завопила от ужаса и изо всех сил лягнула его прямо в грудь.

Удар этот, разумеется, был ему что слону дробина. Ничуть не расстроившись, Черн встал и даже отошел на несколько шагов, надеясь, что несколько успокоит этим морскую нимфу. Но девушка продолжала кричать, причем это было какое-то странное, неведомое Черну наречие, и он решил, что пора все дальнейшие проблемы, а также выяснение, кто она такая, препоручить Хойту. Он, Черн, свое дело сделал — с насильниками расправился; теперь пусть Хойт возьмет на себя переговоры с этой нервной морской нимфой. Черн огляделся в поисках друга и увидел, что Хойт мирно сидит совсем рядом, на стволе упавшего дерева. Ожесточенно жестикулируя, Черн тут же объяснил ему, в чем проблема, и Хойт спокойно ответил:

— Нет, вряд ли это морская нимфа, Черн. Однако девушка определенно нездешняя.

Хойт встал и медленно подошел к ним, стараясь не испугать и без того до смерти перепуганную молодую женщину.

— Ты лучше немного отойди от нее, ладно? — попросил он Черна. — Не то я тебя тоже лягну — навис над человеком, как эти чертовы луны в небесах.

Черн повиновался, и оба увидели, что столь немыслимым образом одетая девушка заметно успокоилась. Хойт тоже слегка отошел от нее и, стоя рядом со своим могучим другом, спросил, улыбаясь:

— Сильно они тебя поранили?

Теперь Ханне даже трех секунд не потребовалось, чтобы мысленно перевести этот вопрос, вполне хватило и одной, однако ответила она по-прежнему по-английски:

— По-моему, нет... Вряд ли там что-то серьезное... Просто очень больно в самом низу живота, и глаз он мне немного повредил. А в остальном я вроде бы вполне цела.

Хойт задумчиво поскреб подбородок, затем опустился возле нее на колени и протянул ей фляжку с водой.

— Вот. Попей. А потом попытаемся еще немного поговорить.

— Спасибо. — Ханна вынула из фляжки затычку и выпила все до последней капли. Потом вернула фляжку и спросила: — Вы можете мне сказать, где я нахожусь? Где это? Что это за место? Я так и не смогла определить...

— Ты меня хорошо понимаешь? — резко прервал ее Хойт и тут же рассердился на себя, потому что женщина опять вся съежилась и отползла от него. Тогда, ткнув себя в грудь, он представился ей: — Меня зовут Хойт Наварра. А это, — он шлепнул ладонью по мощной, точно ствол дерева, голени Черна, — Черн Преллис.

— А я — Ханна Соренсон, — сказала она.

Значит, она действительно их понимает! Но как? Сейчас она воспринимала произносимые ими слова почти мгновенно.

— Ханна...

— Соренсон.

— Сорен-сон. — Хойт словно пробовал это слово на слух. — Ханна Сорен-сон. Ну, Ханна Сорен-сон, значит, ты меня понимаешь? Понимаешь, что я говорю?

— Понимаю, — кивнула Ханна, однако выражение лица у этого незнакомца было такое, что она не испытывала ни малейшей уверенности в том, что сам он сумеет ее понять.

С другой стороны, раз она понимает гортанный язык этого Хойта, так, может, и говорить на нем сумеет, если попробует?

«Бог его знает, как это происходит, — думала она, — но будем считать, что так и должно быть».

Ханна зажмурилась, глубоко вздохнула и, постаравшись взять себя в руки, позволила неуклюжим словам неведомого ей ранее языка самим срываться с ее губ.

— Так уже лучше получается? — спросила она, с трудом выговаривая слова пражского языка.

Хойт просиял.

— Превосходно! Значит, ты все-таки говоришь на языке Праги! А то мы опасались... Ну хорошо, Черн, я опасался. Черн, вообще-то, прекрасно обходится и без языка — без любого языка, слова которого можно произнести, прочесть или записать на куске пергамента.

— И все-таки, где мы находимся? — Ханна с трудом поднялась на ноги; ее слегка пошатывало, однако она была твердо намерена вести этот разговор стоя, чтобы в крайнем случае успеть сорваться с места и убежать.

— Ну, раз ты этого не знаешь, должен тебе сказать, что находимся мы в долине близ пражского города Саутпорта, — сказал Хойт и сунул руку в мешочек, висевший у него на поясе; то, что он оттуда извлек, оказалось сушеными фруктами. Протянув Ханне лакомство, он продолжал: — Саутпорт, конечно, город не слишком большой, зато судов сюда приходит великое множество, и на них привозят немало интересных товаров, да и люди все время новые появляются.

— Пражский город? — Ханна явно была смущена.

— Ну да. Это Прага. Все это Прага. — Хойт тоже, казалось, немного смутился, делая столь широкий жест, словно сам был правителем этой страны. — А скажи-ка, ты сознания не теряла? Или память? Может, ты была больна? Или с тобой еще что-то случилось? Я спрашиваю только потому, что Прага, вообще-то, всем известна. Прага — большая страна, и люди обычно знают это, когда приезжают к нам.

Один из малакасийцев шевельнулся, застонал и перевернулся на бок. Но Черн, метнувшись через дорогу, одним ударом вернул его в прежнее состояние.

Ханна поморщилась и посмотрела на Черна со смешанным чувством благодарности и страха.

— Вы их знаете?

— Что? Этих типов? Нет, конечно! — Хойт даже засмеялся. — Впрочем, все они одинаковы, когда до дела доходит. Так что, если одного знаешь достаточно хорошо, значит, знаешь и всех остальных. Ублюдки вонючие! — Он смущенно фыркнул и прибавил: — Извини.

— А я думала...

— Что ты думала? — заинтересовался молодой лекарь.

— Я думала — судя по тому, как вы одеты, — что все вы, наверное, из одного... из одной... ну, я не знаю, из одной труппы, что ли.

— Из одной труппы? — Хойт искоса на нее глянул. — Это не труппа, а малакасийская оккупационная армия! И ее патрули без конца шныряют по нашей земле — да и по всем остальным землям Элдарна, если честно. Все повстанцев ищут, хотят убедиться, что никто не смеет оказать сопротивление нашему великому правителю Малагону... чтоб ему пусто было! — Хойт, прищурившись, смотрел Ханне прямо в глаза. — Как же ты можешь этого не знать?