Именно состояние его туфель в то утро заставило его остановиться и присмотреться к одной фотографии — на ней были изображены сам Лоуренс Чэпмен и какой-то сотрудник банка, видимо управляющий, одетый в военную форму и ужасно неуклюжие, по крайней мере с виду, башмаки; на нем также была белоснежная сорочка чуть ли не с брыжами, подтяжки и широкий ремень с пряжкой, на которой отчетливо читались буквы «БАС» — «Банк Айдахо-Спрингс».

— Ну что ж, мои башмаки, возможно, мокры насквозь и пропахли кофе, но я хоть таких утюгов не ношу, да и одет вроде получше, — сказал Стивен и побрел к своему кабинету.

Проглядывая электронную почту, он обнаружил послание от Джеффри Симмонса, аспиранта из Денвера, который разделял со Стивеном его любовь, нет, настоящую страсть к теоретической математике. Это была единственная любовь в жизни Стивена.

— Ты работаешь в банке, одеваешься как профессор философии пятидесятых годов и обожаешь всякие математические абстракции. Странно, что тебе не приходится отгонять от себя женщин логарифмической линейкой, — частенько подшучивал над ним Марк.

Но хотя его старый друг и не способен был оценить красоту дифференциальных исчислений или гениальность добротного алгоритма, Стивен очень любил Марка; они жили в одной квартире с тех пор, как Стивен вернулся в Айдахо-Спрингс. С точки зрения Стивена, Марк Дженкинс был идеальным учителем истории: он обладал необъятными знаниями и острым как бритва умом. Он искренне считал, что Марк — самый знающий и находчивый из всех его знакомых, хотя, разумеется, никогда бы самому Марку в этом не признался.

А вот Джеф Симмонс вполне мог понять, какой восторг способно вызвать, скажем, решение какого-нибудь особенно сложного уравнения; будучи математиком, он частенько посылал Стивену для размышлений или для решения различные задачи в виде дедуктивных парадигм, способных вызвать ярость своей неудобочитаемостью. И сегодняшнее послание было примерно в том же ключе.

Джеф писал: «Ты пользуешься обеими вещами каждый день, но наверняка никогда не задумывался, почему цифры в мобильном телефоне и в калькуляторе организованы по-разному».

Стивен уже собирался достать из ящика письменного стола калькулятор, но услышал звонок над входной дверью, а это означало, что в зал кто-то вошел.

— Стиви, ты здесь? — раздался знакомый голос.

Господи, неужели сам Хауард Гриффин сподобился прийти в восемь часов утра? Необычайно рано для него; наверное, решил отменить свои обычные занятия перед работой на спорткомплексе «Стэрмастер».

Стивен улыбнулся при мысли о том, какова ирония судьбы: человек заводит себе специальные лестницы для физкультурных упражнений, хотя живет в Айдахо-Спрингс, на высоте семи с половиной тысяч футов над уровнем моря, где по обе стороны каньона Клир-Крик высятся горы высотой более двенадцати тысяч футов.

Стивен забавлялся, размышляя о том, что Гриффин, наверное, когда-то проиграл некое пари, заключенное с самим дьяволом, и теперь вынужден вечно карабкаться по лестницам — этакий полный, шумливый Сизиф, — хотя мог бы запросто каждое утро выходить прогуляться по здешним холмам.

Впрочем, Стивен знал, в чем тут дело; Гриффин еще в шестидесятые годы переехал в Боулдер, что на севере Колорадо, из Нью-Джерси; потом, обнаружив, что молодость не будет длиться вечно, поступил в университет Колорадо, получил диплом, перебрался в Айдахо-Спрингс и стал управляющим небольшого городского банка.

Теперь, в свои пятьдесят пять, Гриффин облысел и приобрел приличное брюшко, с которым упорно боролся каждое утро, взбираясь на самую высокую гору штата Колорадо — то есть упражняясь на своем спорткомплексе. Его преданность физкультуре была поистине достойна восхищения, однако у него имелась слабость, которая частенько брала верх над стремлением вернуть былую стройность: Хауард Гриффин обожал пиво. В полдень его почти всегда можно было застать за стойкой бара в «Пабе Оуэна», что на Майнерз-стрит. Стивен иногда ходил к Оуэну с ним вместе, да и Марк порой присоединялся к ним, чтобы выпить пивка или даже пообедать.

— Эй, Стиви! — снова окликнул его управляющий, и Стивен вышел в зал чтобы с ним поздороваться.

— Доброе утро, Хауард. Как дела?

— Это не имеет значения. У меня все в порядке, спасибо, но дело совсем не в этом. — У Гриффина частенько мысли опережали слова. — Вчера вечером звонила Мирна. Она сегодня прийти не сможет. Заболела или что-то в этом роде. Так что мне пришлось прийти и ее подменить. Как продвигается аудит?

— Прекрасно. Я уже проверил все текущие счета. Их тысячи, между прочим. А сегодня я проверю самые старые, потому что они по большей части никем не проверялись с тех пор, как были открыты. Из них только ежемесячно отчислялись определенные суммы на хранение вклада и содержание банковских ячеек, а основной вклад так и оставался нетронутым.

— Отлично. Займись этим. А я пока поработаю кассиром. За ланчем сверим результаты. Ты против «Оуэна» не возражаешь?

— Ничуть. С удовольствием отвлекусь от этого занудства.

Стивен вернулся к себе в кабинет, вытащил ключи от подвального помещения и, собравшись с духом, приготовился к свершению бесконечных трудовых подвигов.

— Взгляните-ка на это. — Когда они отправились в паб перекусить, Стивен прихватил с собой несколько страниц своих заметок. — У нас двадцать девять счетов, на которых деньги уже лет двадцать пять лежат мертвым грузом. Многие из этих счетов попросту забыты, ибо те, кто их открыл, давно мертвы. Спасибо еще, что у меня есть сведения о ближайших родственниках, приведенные теми, кто заполнял исходные документы. Однако восемь счетов, похоже, принадлежат холостякам, погибшим во время Второй мировой войны, а еще пять счетов датированы концом девятнадцатого века — и на один из них деньги были положены только один раз и потом ни разу не снимались, и никаких иных операций с ними тоже не производилось.

— Ничего удивительного, — спокойно сказал Гриффин, то и дело прихлебывая пиво из огромной кружки. — Деньги, скорее всего, положил в банк какой-то шахтер, а потом вернулся на шахту и погиб, или его там убили, или у него незаконным образом отняли участок, или еще что-нибудь в этом роде. Тогда ведь времена были жестокие. Хотя именно благодаря таким вкладам нашему банку, например, удалось пережить Великую депрессию — да-да, благодаря только этим вкладам и еще молибденовым рудникам...

— Я еще не все сказал, Хауард, — прервал его Стивен. — Самое неприятное я приберег напоследок. На этом счету числится только один вклад, но он составляет более семнадцати тысяч долларов! Или девятьсот фунтов почти чистого серебра. Банк когда-то здорово нажился на этом — ведь того парня накололи больше чем на десять центов за унцию даже по сравнению с рыночной ценой. — Стивен умолк, с удовольствием откусил большой кусок сэндвича с ветчиной и прибавил: — Я, правда, не совсем понял, какой компании пришло в голову послать в банк девятьсот фунтов серебра в сопровождении всего лишь одного человека. Да еще и позволить ему недобрать по меньшей мере десять центов за унцию. И больше никого ни разу не послать за наличными. Мало того, сам этот парень даже и не из Айдахо-Спрингс. Он из Оро-сити. Я даже и не знаю, где этот городишко находится.

— Находился, Стиви, находился. Оро-сити прежде назывался Лидвиллем, но в тысяча восемьсот семьдесят седьмом его переименовали. Впрочем, ты прав: тут дело нечисто. Тогда в Оро-сити уже имелись свои банки. Интересно, зачем этому парню понадобилось тащиться сюда? — Гриффин допил пиво и подал знак бармену Джерри, чтобы принес еще. — А ты будешь? — с надеждой спросил он у Стивена.

— Господи, Хауард, конечно нет! Сейчас ведь только двадцать минут первого, а у меня еще работы полно.

— Ты знаешь, я и сам себе частенько удивляюсь, но я все-таки выпью еще пивка. Но, в общем, ничего особенного в этом счете нет, зря ты так разволновался. Просто какой-то золотоискатель отвез значительную часть своей, действительно громадной, добычи в банк, а горсть серебра взял с собой в паб и стал там хвастаться, потом напился в стельку, и его прирезали. Тут ведь постоянно такое случалось.