В тот вечер я не пил не пел, Я на нее вовсю глядел, Как смотрят дети, как смотрят дети, Но тот, кто раньше с нею был, Сказал мне, чтоб я уходил, Сказал мне, чтоб я уходил, Что мне не светит. И тот, кто раньше с нею был, Он мне грубил, он мне грозил, А я все помню, я был не пьяный. Когда ж я уходить решил, Она сказала: „Не спеши.” Она сказала: „Не спеши. Ведь слишком рано“. Но тот, кто раньше с нею был, Меня, как видно, не забыл И как-то в осень И как-то в осень Иду с дружком, гляжу — стоят. Они стояли молча в ряд Они стояли молча в ряд Их было восемь. Со мною нож. Решил я: „Что ж. Меня так просто не возьмешь. Держитесь, гады! Держитесь, гады!“ К чему задаром пропадать? Ударил первым я тогда Ударил первым я тогда, Так было надо. Но тот, кто раньше с нею был, Он эту кашу заварил Вполне серьезно, Вполне серьезно. Мне кто-то на плечи повис, Валюха крикнул: „Берегись!“ Валюха крикнул: „Берегись!“, Но было поздно. За восемь бед один ответ. В тюрьме есть тоже лазарет. Я там валялся, Я там валялся. Врач резал вдоль и поперек. Он мне сказал: „Держись, браток!“ Он мне сказал: „Держись, браток!“ И я держался. Разлука мигом пронеслась, Она меня не дождалась, Но я прощаю, ее прощаю. Ее, как водится, простил Того ж, кто раньше с нею был, Того ж, кто раньше с нею был, Я не прощаю! Ее, конечно, я простил, Того ж, кто раньше с нею был, Того ж, кто раньше с нею был, Я повстречаю! Нам ни к чему сюжеты и интриги, Про все мы знаем, все, чего ни дашь, Я, например, на свете лучшей книгой Считаю кодекс уголовный наш. И если мне неймется и не спится, Или с похмелья нет на мне лица, Открою кодекс на любой странице, И не могу, читаю до конца. Я не давал товарищам советы, Но знаю я, разбой у них в чести, Вот только что я прочитал про это: Не ниже трех, не свыше 10. Вы вдумайтесь в простые эти строки, Что нам романы всех времен и стран, В них есть бараки, длинные, как сроки, Скандалы, драки, карты и обман. Сто лет бы мне не видеть этих строчек, За каждой вижу чью-нибудь судьбу, И радуюсь, когда статья не очень: Ведь все же повезет кому-нибудь. И сердце стонет раненною птицей, Когда начну свою статью читать, И кровь в висках так ломится, стучится, Как мусора, когда приходят брать. Зачем мне считаться шпаной и бандитом, Не лучше ль податься мне в антисемиты, На их стороне, хоть и нету законов, Поддержка и энтузиазм миллионов. Решил я, и значит кому-то быть битым, Но надо ж узнать, кто такие семиты, А вдруг это очень приличные люди, А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет. Но друг и учитель, алкаш с бакалеи, Сказал, что семиты — простые евреи, Да это ж такое везение, братцы, Теперь я спокоен, чего мне бояться. Я долго крепился, и благоговейно Всегда относился к Альберту Эйнштейну Народ мне простит, но спрошу я невольно, Куда отнести мне Абрама Линкольна. Средь них пострадавший от Сталина Каплер, Средь них уважаемый мной Чарли Чаплин, Мой друг Рабинович и жертвы фашизма, И даже основоположник марксизма. Но тот же алкаш мне сказал после дельца, Что пьют они кровь христианских младенцев, И как то в пивной мне ребята сказали, Что очень давно они бога распяли. Им кровушки надо, они без запарки Замучили, гады, слона в зоопарке. Украли, я знаю, они у народа Весь хлеб урожая минувшего года. По Курской, Казанской железной дороге Построили дачи, живут там, как боги, На все я готов, на разбой и насилье, Бью я жидов, и спасаю россию. Сгорели мы по недоразуменью, Он за растрату сел, а я за ксению. У нас любовь была, но мы рассталися, Она кричала, б…, сопротивлялася. На нас двоих нагрянула ЧК, И вот теперь мы оба с ним „ЗК“, „ЗК“ Васильев и Петров „ЗК“ А в лагерях не жизнь, а темень тьмущая, Кругом майданщики, кругом домушники, Кругом ужасное к нам отношение И очень странные поползновения. Ну, а начальству наплевать, за что и как, Мы для начальства те же самые „ЗК“ „ЗК“ Васильев и Петров „ЗК“. И вот решили мы, бежать нам хочется, Не то все это очень плохо кончится, Нас каждый день мордуют уголовники И главный врач зовет к себе в любовники. И вот в бега решили мы, ну, а пока, Мы оставалися все теми же „ЗК“, „ЗК“ Васильев и Петров „ЗК“. Четыре года мы побег готовили, Харчей три тонны мы наэкономили, И нам с собою даже дал половничек Один ужасно милый уголовничек. И вот ушли мы с ним в руке рука, Рукоплескала нашей дерзости „ЗК“, „ЗК“ Петрову и Васильеву „ЗК“. И вот идем по тундре мы, как сиротиночки, Не по дороге все, а по тропиночке. Куда мы шли, в Москву или в Монголию, Он знать не знал, паскуда, а я тем более. Я доказал ему, что запад — где закат, Но было поздно, нас зацапала ЧК, „ЗК“ Петрова и Васильева „ЗК“. Потом приказ про нашего полковника, Что он поймал двух очень крупных уголовников. Ему за нас и деньги, и два ордена, А он от радости все бил по морде нас. Нам после этого прибавили срока, И вот теперь мы те же самые „ЗК“ „ЗК“ Васильев и Петров „ЗК“. |
