Планируя кампанию 1812 года, Наполеон определяет Москву "сердцем России", а Санкт-Петербург ее "головой". Позднее Бисмарк обращает внимание на ту устойчивость, которую придает Империи наличие двух равновеликих управленческих центров. В действительности, конечно, центры не были равновеликими и система управления страной была резко поляризована.

Скорее всего, первоначально невская столица мыслилась Петром достаточно утилитарно: как вынесенная вперед "ставка верховного главнокомандования". В конце концов, наступательные операции Империи велись в то время в Латвии, Эстонии и Финляндии, и управлять ими из Петербурга просто было удобнее, чем из Москвы. Кроме того, в новом, еще не обустроенном городе легче принимать "нетрадиционные решения" и иметь дело с неожиданными последствиями. Московские бюрократы стали слишком тяжелы на подъем, слишком "толстозады", чтобы последовать за царем-плотником в дельту Невы; в результате "птенцы гнезда Петрова" обрели власть не только "де юре", но и "де факто". В целом, это дало хорошие результаты, хотя период "учебы" реформаторов обошелся стране недешево.

К концу Северной войны окончательно сложилась система разделения властей, которую по аналогии с радиотехническими схемами можно назвать "пушпульной"[4]. На северо-западе Санкт-Петербург исполнял роль "центра развития" (push). В центре тяжести русского геополитического субконтинента располагалась альтернативная столица – Москва, средоточие традиции, "выя" тяглового государства.

Этот механизм успешно проработал два столетия, хотя со временем инновационная идентичность Санкт-Петербурга истончилась.

Можно предположить, что к началу XX столетия функции центра развития должны были перейти к самому западному из великих городов Империи – Варшаве. Этого, к сожалению, не произошло[5]. В ходе революции и последующей Гражданской войны границы страны изменились и царство Польское оказалось за их пределами.

Возможен был и другой сценарий развития: перенос столичных функций в юго-западные пределы, в Севастополь, и тогда Проливы – болезнь и мечта русской геополитической мысли – становились следующим рубежом Империи.

Пришло новое время. Разворачивая Проект в рамках новой мировой идеи, большевики отчаянно нуждались в новой столице. Такой столицей должен был стать новый Град, расположенный на границе государства. Альтернативой было придание принципиально нового смысла уже существующему городу, но как раз для этой цели Москва была совершенно не пригодна.

До сих пор страна ощущает последствия совершенной в двадцатые годы ошибки. "Двухтактный механизм", созданный Петром, продолжает работать, но в совершенно "нештатном режиме". Москва вынуждена исполнять одновременно две взаимоисключающие функции – привнесение инноваций и сохранение традиций. Такое "совмещение ролей" приводит Москву к ожесточенной борьбе с собой: мегаполис преодолевает возникающее противоречие либо путем вооруженных столкновений, либо с помощью грандиозного монументального строительства (ведь строительство памятника – одна из метаморфоз, превращающих новацию в традицию).

Один – это уже слишком!

Итак, Москва перегружена не только государственными функциями, но и смыслами. Она превратилась в совершенно отдельный мир, не столько возглавляющий Россию, сколько противопоставленный ей. Культурный, финансовый, экономический, образовательный потенциал столицы превосходит возможности любого федерального округа и сопоставим с ресурсами страны в целом.

Исторически сложилось так, что и транспортные сети России, и государственные земли организовывались по иерархическому принципу. В результате информационные и материальные потоки страны оказались централизованными (однополярными): почти любая трансакция с неизбежностью проходила через региональный, областной, окружной или государственный центр. Понятно, что это обстоятельство резко повышало издержки, делая российское хозяйствование неэффективным.

По мере развития средств транспорта и связи степень централизации только нарастала, сейчас она дошла до инфраструктурного предела: Москва перестала справляться с тем количеством транспорта, который необходим, чтобы обеспечить исполнение городом взваленных им на себя столичных функций[6]. Помимо того, что централизация власти обременительна для городских служб, она также противоречит дискурсу развития. Система "одного центра" была хороша для классических имперских структур XIX – начала XX веков (и то не всегда), сегодня она уже не является адекватным ответом на обращенные к России вызовы. В сущности, эта система сама стала таким вызовом.

Колоссальный "властный центр" – Москва – играет роль всероссийского "кадрового пылесоса"; причем, отбирая "человеческий ресурс" у провинций, столица не может его корректно использовать и в результате обесценивает[7]. При этом отдаленные округа оказываются в условиях жесточайшего кадрового, финансового и инфраструктурного голода, что затрудняет развертывание на их территории любых форм проектности. В Москве же подобное развертывание также невозможно из-за избыточной плотности проектного пространства, вызывающей острую конкуренцию и взаимную блокировку путей развития.

В политическом пространстве большая часть энергии Москвы направлена на нейтрализацию сепаратистских импульсов. Последние же неизбежны как форма протеста, обращенного против чудовищной централизации[8].

Система разделения властей

Осмысление логики развития российской государственности приводит нас к концепции нескольких центров власти (и тем самым – нескольких "точек роста"), разделенных не только функционально, но и разнесенных географически. Такое решение позволяет, с одной стороны, развернуть и противопоставить информационные, финансовые и кадровые потоки, а с другой – получить дополнительные ресурсы для нового освоения страны за счет возникновения неизбежной конкуренции между новыми центрами аккреции.

Очертим контуры возможной альтернативной политической географии Российской Федерации.

В настоящее время в стране сложилась достаточно разветвленная структура власти. С некоторых пор Россия "позиционирует себя" как правовое государство и помимо традиционных законодательной и исполнительной ветвей власти инсталлирует действительно самостоятельную судебную власть. Пока эта власть имеет малый авторитет, но она активно наращивает свое влияние.

Подобно Соединенным Штатам Америки, с их "не вполне государственной" Федеральной резервной системой, Россия рассматривает свой Центральный банк как самостоятельную властную структуру, практически не зависимую и обладающую весьма значительными реальными полномочиями (финансовая власть).

Российская традиция самодержавия (авторитарности) нашла отражение в самостоятельном характере президентской власти. На сегодняшний день эта ветвь воспринимается как ведущая населением страны, промышленниками и зарубежными политическими деятелями, являя собой образ российской государственности.

В чем логика дееспособности власти?

Мы исходим из гипотезы существования мирового проектного пространства [9]. Поэтому перед каждой страной и ее элитой встает вопрос о власти, оспособленной к стратегированию, в смысле умения прорисовать страну и нацию на карте нового миропорядка, указав Путь и цивилизационную миссию (то есть ответить на вопрос: для чего это государство существует и во имя чего эта нация живет?). Следующим шагом, полученные ответы необходимо увязать с доступными ресурсами, новыми типами вызовов и угроз и новыми формами институциализации мышления.

Согласно российской инновационной традиции, именно президентской власти предстоит овладеть новым навыком и утвердить за собой право на стратегирование, которое всегда оборачивается ответственностью за Будущее. Президенту и его Администрации придется открывать новейшие горизонты национальных достижений и поощрять новые формы дерзания, а следовательно, очерчивать контуры очередного шага развития.

Противовесом президентской власти с ее инновационным видением и – неизбежно – личным характером является власть законодательная, по своей сущности представляющая большинство и, следовательно, стоящая на страже существующего. Это крайне важный баланс: "личного и общественного", "развития и воспроизводства". Поэтому ставка и на развитие, и на консервацию предполагает рачительное отношение к Государственной Думе, а всякая политика Кремля по ее "приручению" приводит в стратегическом плане к стагнации всех ветвей власти. Очевидны и другие трудности, испытываемые президентской ветвью власти: соотнесение с мировым контекстом развития приходится начинать в момент, когда в России не произведено даже картографирование современного мира (мы, конечно же, не ведем речь о сделанном еще во времена СССР, речь идет о создании новейших инструментов, в частности, геоэкономического и геокультурного атласа).