Я кивнул и ощутил настоятельную потребность выпить. Пригласил Маргаритку чокнуться со мной «Ширазом». Она быстро прикрыла бокал рукой, словно я предложил ей хлебнуть «Доместоса».

– До рождения малыша мне нельзя.

Я рассказал, что, по семейному преданию, моя мать выпивала по три банки «Гиннесса» за вечер и выкуривала по тридцать сигарет за день, когда была беременна мною.

Себе я заказал бифштекс и дрожжевой пирог с начинкой из лука-порея и клюквы. Маргаритка клевала неутешительного вида салат «Цезарь».

Беседа не клеилась. Спросил Маргаритку, сколько она получила «валентинок». Она достала из сумочки две открытки: мою, написанную с помощью цветочницы, и еще одну – с викторианской девицей на качелях и посланием, составленным из вырезанных из газеты слов и букв, на манер подметного письма с требованием выкупа:

– Какое чудесное стихотворение! – прошептала Маргаритка. – Спасибо, любимый.

– Это не от меня. Похоже, у тебя завелся тайный обожатель.

– Ай, да ты ревнуешь, Адриан! – вскрикнула она.

– Только не к этим стишкам, – усмехнулся я. – Типичная графомания. В профессиональных кругах мы такое называем «виршами».

– Зато они понятные, – обиделась Маргаритка. – А в твоей поэзии сам черт ногу сломит.

Пропустив ее слова мимо ушей, велел ей поскорее доедать салат. Мне не терпелось выбраться отсюда. В ресторане было холодно и сыро, и меня уже тошнило от манеры толстяка Уоррена спрашивать каждые две минуты: «Все в порядке, сэр?»

За земляничными пирожками в форме сердечек Маргаритка принялась болтать о приготовлениях к свадьбе.

– Хорошо бы ты устроил мальчишник за месяц до свадьбы. Не хочу, чтобы в утро нашей свадьбы тебя нашли голого, измазанного дегтем, обвалянного в перьях и прикованного к фонарному столбу.

Я покорно кивал, а про себя думал: ПОБЕРЕГИ СЛОВА, МАРГАРИТКА. НЕ БУДЕТ НИКАКОЙ СВАДЬБЫ.

В 9 часов в ресторан вошел скрипач, якобы цыган, и начал ястребом кружить между столиками. Остановившись подле нас, он запиликал «Жизнь в розах» и велел мне взять Маргаритку за руку. Я повиновался, но мысли мои были исключительно с Георгиной.

Скрипачу полагалось дать на чай, но мелочи при мне было лишь 1,53 фунта, так что я не стал напрашиваться на то, чтобы мне швырнули монеты в лицо, и ничего ему не дал.

Попросил Уоррена вызвать такси для Маргаритки, а сам зашагал к Крысиной верфи по дорожке вдоль канала. Сэр Гилгуд с супругой как ни в чем не бывало скользили рядышком по водной глади. Интересно, не летают ли они обедать на другой канал?

У своей двери обнаружил сверток в подарочной упаковке, внутри оказалась коробочка с «Французской фантазией» от «Мистера Киплинга». Ни записки, ни открытки, но я-то знал, от кого это.

Позвонил Найджел, сообщил, что собирается завтра в Лондон вместе с Парвезом и Фатимой, на автобусе, нанятом мечетью, куда ходит Парвез. Они едут на демонстрацию против войны в Ираке. Найджел спросил, не занять ли место и для меня.

Я отказался:

– Найджел, я целиком и полностью доверяю мистеру Блэру. На его стол ежедневно ложатся сводки с совершенно секретной информацией. В сентябре он заявил, что Саддам Хусейн и его оружие массового поражения представляют серьезную угрозу безопасности нашей страны. Почему ты не хочешь поверить Тони и выполнить свой патриотический долг, поддержав наши войска?

– Не тебе учить меня патриотизму! – огрызнулся Найджел. – К твоему сведению, я восемнадцать часов простоял в очереди длиной в милю, чтобы попрощаться с королевой-матерью.

Пожелал ему приятно провести время в Лондоне.

– В VIP-зоне Гайд-парка мы встречаемся с Пандорой. Слюнки не потекли, а? Ты же до сих пор от нее без ума.

Ответил ему:

– Если Пандора открыто выступит против войны, ее политической карьере конец.

В поезде всю дорогу пришлось стоять. Антивоенные демонстранты захапали все места. К моему удивлению, большинство выглядело вполне обычными, даже респектабельными людьми.

Георгина встретила меня на вокзале. Меня встревожило, что на ней красная футболка, с которой большие черные буквы вопили: «ВОЙНЕ – НЕТ!!»

Мне не терпелось оказаться на Болдуин-стрит, но Георгина покачала головой:

– Мы не сможем попасть на Болдуин-стрит, даже если захотим, любимый. Ожидается, что на улицы выйдет миллион людей.

Знай, что Георгина пожелает пройтись маршем протеста, прежде чем заняться любовью, я бы выбрал обувь поудобнее.

Говорить о том, что поддерживаю мистера Блэра, я не стал, но и не смог заставить себя скандировать антивоенные лозунги. Свисток я тоже не купил, чтобы свистеть в него как полоумный.

Только мы влились в колонну демонстрантов, как Георгина принялась выкрикивать злые и циничные агитки в адрес мистера Блэра и мистера Буша. Через минуту вместе с ней скандировала вся колонна. У нее опредленно дар ярить людские массы.

Толпа не позволила нам пробиться к сцене в Гайд-парке, что избавило меня от встречи с Пандорой и своими друзьями, а также от объяснений, почему я здесь, да еще с Георгиной.

Пандоре Георгина внимала с восторженным вниманием. Одобрительно кричала всякий раз, когда Пандора высказывала сомнение в наличии у Саддама оружия массового поражения. Я хотел выступить в поддержку Гленна и мистера Блэра, но сдержался. Я ведь был в меньшинстве – в соотношении один к миллиону.

Позже, в постели в бедламной комнате на Болдуин-стрит, я спросил Георгину, не желает ли она почитать рукопись произведения, над которым я работаю, «Слава и безумие».

– Нет, милый, – ответила она. – Возможно, я не самый толковый читатель, но мне не хочется узнать, что ты не писатель. Мне кажется, я не смогу любить графомана.

С деланной беззаботностью я спросил, что еще может помешать ей любить меня.

– Я не смогла бы полюбить человека, который поддерживает войну с Ираком.

Тогда я предложил:

– Георгина, давай рассмотрим гипотетическую ситуацию. Смогла бы ты любить меня, если бы я сделал твою сестру беременной и пообещал жениться на ней в первую субботу мая?

Георгина выскочила из кровати и принялась метаться в окружающем нас хаосе, разыскивая сигареты и зажигалку. В голом виде она меньше напоминает Найджеллу Лоусон. Найдя пачку «Мальборо», она несколько раз глубоко затянулась.

– И которую из моих сестер ты обрюхатил, а потом еще жениться пообещал?

– Маргаритку.

На вокзал она меня не проводила. Всю дорогу в поезде я стоял. В районе Кеттерина от Георгины пришло сообщение:

Вот так, дорогой дневник, был мне проблеск рая, но я его прошляпил.

Под проливным дождем доехал до Мэнголд-Парвы, оставил машину на просеке и через поле потащился к свинарникам. Навстречу мне выскочил щенок, путаясь в длинных тонких лапах, и ринулся в направлении просеки. Присмотревшись, я увидел, что мама, стоя на стремянке, колотит по крыше. Отец сидел под пологом палатки, прячась от дождя. Тут из-за угла второго свинарника вышел здоровенный детина с прической как у дикобраза, в руках он держал кувалду. Судя по всему, это и был Зверь. Я оказался в неловком положении, когда находишься слишком далеко, чтобы заговорить с человеком, но и проигнорировать его присутствие нельзя.

Приветственно вскинул руку, и незнакомец в ответ помахал кувалдой.

Наконец я подошел достаточно близко, чтобы сказать «Здравствуй, мама». Мать обернулась ко мне и вдруг завопила:

– Иван! Иван! Вернись!

У меня упало сердце. Неужели она потеряла рассудок под гнетом вины, несомненно давившим на нее после смерти Ивана Брейтуэйта?