Он распахнул перед ней дверь.

– Соблаговолите следовать за мной, мадемуазель Шарбоно.

– Так генерал примет меня? – снова спросила она, упрямо не двигаясь с места.

Капрал слегка поклонился, не ощущая вины за то, как ему велено было поступить с ней.

– Если вы последуете за мной, все в скором времени разъяснится.

Он жестом показал, чтобы она вышла первой, и Доминик неохотно повиновалась. Пока они проходили помещение за помещением, Доминик репетировала про себя слова, с которыми обратится к генералу Ришпансу, когда окажется с ним лицом к лицу. Но увидев, что они спускаются в сырой, полутемный подвал, она заволновалась.

– Вы хотите, чтобы я сначала повидалась со своим братом? – в замешательстве промолвила она.

Капрал молча улыбнулся и слегка подтолкнул ее вперед.

– Я желаю сегодня же забрать Валькура домой. Видите ли, наш дедушка болен, и Валькуру необходимо быть дома, чтобы распоряжаться на плантации Уиндворд. Сахарный тростник гниет на полях и…

Она запнулась, ибо в эту секунду ее ноздрей коснулся отвратительный запах. Ошеломленная, она остановилась, пока стражник, на поясе у которого висело кольцо с ключами, отпирал тяжелую деревянную дверь. За дверью был беспросветный мрак.

Капрал Парино протянул руку и взял у стражника фонарь.

Шагая по крутой лестнице, Доминик различала по сторонам лишь неясные тени. Но, судя по всему, они с капралом двигались мимо массивных решетчатых дверей. Ей стало жутко при мысли, что Валькура держат узником в этом страшном подземелье.

– Где мой брат? – обратилась она к капралу, лицо которого хранило каменное выражение. – Он здесь?

Вместо ответа тот вставил ключ в ржавую замочную скважину, и дверь со скрипом отворилась. В камере не было освещения, но Доминик бросилась внутрь, зовя брата.

И тут, убедившись, что камера пуста, она поняла все. Она повернулась к капралу Парино, но в этот момент железная дверь с лязгом захлопнулась, и в замке заскрежетал ключ.

– Мсье, что вы делаете? – воскликнула Доминик, метнувшись к двери, и изо всех сил вцепилась в прутья решетки, пытаясь открыть ее. – Неужели вы оставите меня здесь? Я не сделала ничего Плохого. Ну, погодите, мой дедушка добьется, чтобы вас разжаловали и самого бросили за решетку!

Эта угроза лишь развеселила ее тюремщика.

– Вы же сказали, мадемуазель, что ваш дедушка стар и болен. А я слышал, что он вдобавок выжил из ума.

Не оборачиваясь более, он пошел прочь, оставив Доминик в ощущении, что все происшедшее – дурной сон. Не может быть, чтобы это случилось с ней на самом деле!

Они с Валькуром были как-никак французскими подданными. Не могли же их бросить в тюрьму без всякой на то причины. Наверное, это какая-то чудовищная ошибка. Или все это затеяно для того, чтобы запугать ее. Если так, то им это удалось: она была в ужасе!

Доминик понятия не имела, сколько времени простояла у железной решетки, боясь сделать хоть шаг в глубь камеры. Этот мир, населенный тенями, был до того жутким, что она не смела ни пошевелиться, ни перевести дыхание. Стражник зажег факел, закрепил его на стене, затем Доминик услышала, как замерло вдали эхо его шагов. От страха перед неизвестностью все ее тело била дрожь, руки тряслись.

Она почувствовала, как что-то проскочило по ее ноге. Можно было даже не смотреть – Доминик и так знала, что это крыса. Она поежилась, радуясь тому, что не в состоянии разглядеть внутренность камеры. Наверняка здесь повсюду вши. Она ощупью порылась в ридикюле, нашла надушенный платочек и прижала его к носу, чтобы заглушить вонь, оставшуюся здесь после прежних обитателей.

Ее мутило, кружилась голова. Она прислонилась к железным прутьям решетки, не в силах побороть охватившего душу ощущения полной безнадежности. Но сознание того, что Валькура, вероятно, постигла та же участь, придало ей сил. Она призвала на помощь все свое мужество. У Доминик не было сомнений, что ее выпустят отсюда. Но когда? Она вдруг поняла, что в других камерах тоже томятся заключенные – до нее донеслись жалобные стоны, словно кто-то совсем рядом с ней мучился от боли. Какое жуткое место, подумала Доминик.

– Валькур, Валькур! – позвала она.

Ответа не было, но она услышала невдалеке тяжелые шаги и скрежет отворяемой двери. Внезапно ей в лицо ударил ослепительный свет фонаря, который нес тот же человек, что запер ее в этой камере.

Он сунул ключ в замок, и скрипучая дверь открылась.

– Пойдемте, мадемуазель.

Доминик молча поправила на голове соломенную шляпку, потуже завязала под подбородком зеленые ленты и лишь после того проговорила дрогнувшим от волнения голосом:

– Отведите меня к генералу Ришпансу.

Он только кивнул в ответ, и Доминик поднялась вслед за ним по ступеням, радуясь тому, что покидает ужасное подземелье.

Хотя день стоял жаркий, ее пробрала дрожь при мысли, что ей придется предстать перед генералом Ришпансом. Каким чудовищем надо быть, чтобы бросить женщину в тюрьму только для того, чтобы запугать ее? Но она боялась этого человека по куда более веской причине: у него было право распоряжаться жизнью и смертью ее брата!

Доминик провели в залитый светом кабинет. Он был обставлен аляповатой золоченой мебелью, которая здесь, в мрачных стенах форта, выглядела совершенно неуместно. Человек, сидевший за столом и углубленно изучавший какие-то бумаги, был одет с неимоверной пышностью: в парадном мундире, с широченными эполетами на плечах и обшитыми золотым галуном рукавами. Мощная шея и могучие плечи свидетельствовали о том, что человек этот – военный. По сравнению с остальным телом его голова казалась непропорционально маленькой. При всех его претензиях на щегольство темные волосы офицера производили впечатление давно не мытых. При появлении Доминик он даже не удосужился взглянуть на нее или каким-либо иным способом дать ей понять, что заметил ее присутствие. Он продолжал невозмутимо водить пером по бумаге.

Доминик сразу поняла, что, ведя себя подобным образом, он рассчитывал внушить ей страх. Но она не желала играть по его правилам. Стараясь скрыть свой гнев под маской безразличия, она неторопливо прошлась по комнате, а на душе у нее между тем становилось все тревожнее. Чтобы унять дрожь в руках, она принялась внимательно изучать портрет хозяина кабинета, висевший таким образом, чтобы его было видно из любой точки помещения. Презрительно скривив губы, Доминик подивилась наглости этого субъекта: он был изображен в костюме римского императора, начиная с лаврового венка на голове и кончая золотыми сандалиями на ногах. Она с отвращением отвернулась от портрета, приблизилась к столу вплотную и, скромно сложив руки на груди, стала молча наблюдать за офицером.

Полковник Марсо ожидал увидеть Доминик Шарбоно всю в слезах, готовую на коленях молить его сжалиться над ней и отпустить домой. Но, сколько он сейчас ни следил за ней исподтишка, Доминик оставалась все той же холодной, исполненной чувства собственного достоинства красавицей и вроде бы даже и не думала его бояться. Спустя немного времени ее изысканные манеры начали его раздражать: полковник ненавидел людей, принадлежащих к дворянскому сословию, тех, кто самим своим видом напоминал Марсо о его собственном низком происхождении.

В конце концов он все же поднял на нее глаза – и на мгновение был буквально ошеломлен спокойствием, с которым она ответила на его взгляд, и ее горделивой осанкой. Она и вправду очень красива, подумал он, даже красивее, чем ему говорили. Из-под соломенной шляпки выбивались черные локоны, черты лица поражали совершенством. Он отметил полные, словно налитый соком плод, губы и бирюзовые глаза в обрамлении густых черных ресниц. Старенькая амазонка не могла скрыть соблазнительных изгибов ее тела. Словом, девица была в точности такой, какая ему требовалась.

Спокойствие Доминик было, разумеется, показным на самом деле. Ее сердце сжималось от дурных предчувствий, и никогда в жизни она не испытывала такого страха, как сейчас. Но она ни за что не опустит глаз и не проронит ни слова, пока этот человек не заговорит сам.