О том, что я Игоря выделял, свидетельствует и стихотворение, помещённое мной в сборник «Русское», изданный в 1979 году «Ardies Press». Написано стихотворение незадолго перед отъездом из России. Процитирую несколько строф:

Далее следует стихотворная характеристика товарища Игоря Ворошилова:

Это не конец стихотворения, но достаточно, чтобы понять моё к нему отношение. Да и то, что я вступился за него, когда его избил Губанов, отомстил, дав Лёньке бутылкой по голове, аргумент в пользу особого моего отношения. Нотации же я, возможно, читал ему за беспорядок, который он учинял в квартире маленького Кушера. И уж наверняка я зануживал его просьбами и советами ограничивать себя в питье. Сам я далеко не был примером трезвенника. Помню эпизод, когда я поранил себе палец и, осатанев от вида крови, с жутким криком бежал по улице Кировской в потоке машин. Тогда меня поймали и откачали Ворошилов и Алка Зайцева. Но я, подебоширив с ними пару дней, возвращался в свою нору — читал и писал. Они же не останавливались. Вся та жизнь, эпизоды семилетнего, день в день с 30 сентября 1967 года по 30 сентября 1974 года, пребывания в Москве, невосстановимы, разумеется. Можно лишь вспомнить общий настрой, дух, проявлявшийся в отдельных фрагментах. Помню, мы с Анной снимали уже комнату на Открытом шоссе, близ Преображенки, а Ворошилов опять осел у Кушера. Было лето, окна стояли распахнутыми. За что-то обидевшись на Ворошилова (он уснул пьяный), я от злости собрал все его картинки (в основном гуаши на картоне), связал их и прошёл от Уланского по ночной Москве на Открытое шоссе. Проснувшись, Анна в ужасе не могла понять, что я принёс. Затем стала бранить меня. В другой раз Игорь позвонил и передал через соседку, что погибает и просит спасти его, и дал адрес. Благородный Лимонов положил в карман десятку, только что полученную за пошитые неизвестному теперь москвичу брюки и отложенную на оплату комнаты, и поехал. Ну, гибель, скорее, постоянно висела над буйной головой художника, поэтому — чуть больше гибели, чуть меньше… Приехав куда-то, кажется, к метро «Студенческая», я нашел Игоря, он ждал меня в пивбаре. Домой к Анне я вернулся через двое суток. Однако я выполнил свой долг перед товарищем: ему надо было выговориться, он чувствовал себя младшим товарищем других наших экспрессионистов, достаточно ярких — Яковлева и Зверева. Ему нужно было с кем-то близким двое суток эту тему развивать, что-то в результате попять для себя, а что-то, чтоб сказал ему я. Поэтому я не считал после, что он вызвал меня по неважной причине, «погибель» существовала в форме его страха перед вторым местом. Он говорил мне, что умеет делать вещи «лучше Зверя», что «Зверь клепает картинки для иностранцев».

В 1989 году я ходил по аукциону, картинки и Зверева, и Ворошилова висели рядом. Цены на работы Игоря были пониже, и это меня обидело. «Погибель» вот, оказывается, может продолжаться и после смерти.

Именно Игорь водил меня пару раз к Звереву. Ярко помню первый визит. Стучали в дверь, по никто не вышел. Это не значило, что хозяина нет дома. Он мог быть, но у него могло не быть настроения для приёма гостей. Из обшарпанного подъезда мы спустились в обшарпанный двор. Во дворе Зверева не было, и мы вышли па пустырь, образовавшийся па месте соседнего разрушенного дома. В углу пустыря три мужика пинали хохоча консервную банку, подымая пыль. Один, самый неприятный, и был Зверев. Я человек крайне интуитивный и чувствую людей. Самый мой первый основной инстинкт мгновенеи: опасное или не опасное человеческое существо стоит передо мной. Зверев был очень опасен. Удивительно, что он стал художником. Описать его личность трудно. Он имел простую кондовую физиономию жуткого соседа по дому, от которого, драчливого пьяницы, стонет весь дом. Нечто среднее между наглым бомжом и угрюмым рабочим. Мы пошли в дом и стали пить водку. Его товарищей «футболистов» он оставил на пустыре. Узнав, что мы принесли одну поллитру, он сказал им: «Обойдётесь. На всех водки не хватит. Я сейчас спущусь».

Всё время, которое мы просидели на вонючей кухне гения, я сидел от него напротив, вместе с Ворошиловым через стол. Я ожидал, что сейчас он ударит кого-нибудь из нас ножом, которым он режет лук. Такого ощущения опасности от человека у меня до тех пор не было. Следует учитывать, что я вырос в рабочем посёлке, соседи мои были все работяги, сам я работал на заводах, дружил с бандитьём и хулиганьём, о чем написал в книге «Подросток Савенко», то есть я привык к опасным людям. С Игорем Зверь разговаривал тоном учителя, а Игорь явно Зверя побаивался, говорил мало, задал несколько вопросов, что-то по грунтовке холста. Зверь отвечал высокомерно.

Со временем влияние мёртвых постепенно ослабевает. Нет, очевидно, мёртвого, кто бы мог держать нас на привязи постоянно, интересовать собой. К этому нужно добавить ещё тот факт, что величина мёртвого зависит от величины того, кто его вспоминает. Если бы я был, скажем, почтальоном поэта Бродского и десять лет подряд приносил бы ему письма, а потом сел бы писать воспоминания, то, вероятнее всего, вспомнил бы о нем с благоговейным уважением. Простой обыватель, который был достаточно храбр, чтобы жить в шестидесятые-семидесятые годы чуть не так, как остальные, и купил работу Ворошилова тогда же, напишет свои о нём воспоминания восторженно. Я, к сожалению, лишён этой возможности. Мои требования к искусству очень высоки, мой жизненный цинизм остр, как опасная бритва. Плюс я патологически честен. В результате мои воспоминания о моих мёртвых могут только разозлить их родственников, обожателей и друзей.

Водка сгубила множество русских талантов. Это банальное утверждение стоит перевернуть. Водка — это уже следствие. Причина — слабость характера. Русские таланты в большинстве своем рождаются со слабым, созерцательного, выжидательного типа, характером. А уж водка — это потом, это выбор времяпрепровождения. Игорь Ворошилов оставил после себя некоторое количество очень драматичных, талантливых, поэтичных работ. Он вышагивал со мной в чернильных московских сумерках, шёл, накрытый со мной одним одеялом, по холму у Яузы. Слева Герка? Нет Герки. Справа — Игорь, нет Игоря. Один я иду?

Нет, не один — слева и справа ребята, рождения восьмидесятых годов. Пацаны. Солдаты. Татуировка гранаты-лимонки на предплечье. Жизнь не должна заканчиваться. Искусство по природе своей индивидуалистично и потому буржуазно. Вот почему я ушёл в политику. Там работают с миллионами и с поколениями. Там никогда нет смерти.