Последний шаг в этом направлении был совершен Лютером 10 декабря 1520 года. В этот день, в 9 часов утра, целая процессия магистров и студентов двинулась к Эльстерским воротам, где был воздвигнут костер, а на него возложены сочинения Эка и книги канонического права. Когда костер был зажжен, Лютер подошел к нему и произнес по-латыни: «Так как ты Святаго Божияго[3] заставил скорбеть, то да заставит и тебя скорбеть и да пожрет тебя вечное пламя», – и с этими словами швырнул в огонь последнюю папскую буллу и папские постановления.

Само собою разумеется, что подобное деяние было мыслимо только там, где сильное брожение охватило уже умы, и что, как продукт подобного брожения, это деяние должно было еще сильнее возбудить это брожение и распространить. И вот религиозное движение, как ему вполне и свойственно, увлекло в свой круг действий и все остальные человеческие силы и ощущения. Как раз в это смутное время, 12 января 1519 года, умер император Максимилиан I, всеми весьма искренне оплакиваемый, тем более, что религиозное движение, охватившее народ, вступило в период несомненного кризиса, при котором отсутствие опытной руки правителя было для всех весьма чувствительно.

Трое могущественных монархов явились соискателями императорской короны: эрцгерцог Карл, король Испанский, Франциск I, король Французский, Генрих VIII, король Английский. Последний вскоре отказался от своих притязаний, отчасти потому, что, при его положении, корона Римской империи не имела для него важного значения и притом он опасался тех громадных издержек, которые вызывались подобным соискательством. Двое же остальных кандидатов, Карл и Франциск, уже не на одном этом поприще были соперниками. Короли Французские, конечно, не могли смотреть хладнокровно на возрастающее могущество потомков Бургундских герцогов, некогда бывших вассалами французской короны. Мужская линия Бургундского дома вымерла, но бургундская мощь перешла к Габсбургам, которые, по своему положению, становились все более и более грозными для Франции. На Юге этому дому принадлежала Испания, на севере от Франции – Нидерланды, и с восточной стороны их же владения охватывали Францию; и в Италии также Габсбурги взяли верх над французами, и хотя после долгой борьбы после мира в Нойоне (1516 г.) неприязненные действия и прекратились, но интересы и цели стремлений с обеих сторон остались те же, и эти-то интересы главным образом и побуждали Франциска I добиваться императорской короны. Вопрос об избрании одного из двоих кандидатов долго обсуждался в Германии на все лады и был решен в пользу Карла V, могущество которого могло служить для Европы надежным оплотом против грозного нашествия турок, уже всех приводившего в неописуемый ужас.

По долгу исторической справедливости следует заметить, что немалую и весьма существенную поддержку этим доводам оказали и те весьма обильные денежные средства, которые аугсбургский банкирский дом Фугеров предоставил в распоряжение Габсбургов. После некоторых колебаний, на съезде курфюрстов (в июне 1519 г.) во Франкфурте-на-Майне, вопрос был решен окончательно. 28 июня 1519 года, по старинному обычаю, под звон набатного колокола, семеро великих избирателей германского народа, одетые в свои красные мантии, собрались в маленькой часовне Варфоломеевской церкви; когда они из часовни вышли, ими единогласно был провозглашен эрцгерцог Карл I, король испанский, императором римским, под именем Карла V (1519-1556 гг.).

Нельзя однако же сказать, чтобы курфюрсты слепо предались на сторону могущественного монарха. Несколько дней спустя после избрания его, они составили особую капитуляцию избрания, которою значительно ограничили его власть; условия капитуляции были следующие: замещение всех государственных должностей немцами, равноправное употребление латинского и немецкого языков при всех государственных переговорах и совещаниях; собрания государственных чинов могут происходить исключительно на германской почве; ни один государственный акт не может быть составлен иначе, как при участии курфюрстов; император не имеет права ввести в Германию чужеземное войско без разрешения государственных сословий, и никого из среды их не может привлечь к суду вне пределов Германии. Вслед за тем новый император, которому только что минуло 20 лет, был коронован в Аахене.

Карл V. Гравюра на дереве (1521 г.), по рисунку Альбрехта Дюрера

Первый сейм, назначенный им, происходил в начале 1521 года в Вормсе. Тут все видели его – этого бледного юношу, с выражением лица серьезным, вдумчивым, почти меланхолическим; все классы общества ожидали от него для Германии всего доброго: сам Лютер называл его «благородною, молодою кровью», хотя Карл V, собственно говоря, никогда не был в настоящем смысле слова «молод» и был всегда чересчур расчетливым политиком, чтобы быть «благородным».

Первый сейм, назначенный им, происходил в начале 1521 года в Вормсе. Тут все видели его – этого бледного юношу, с выражением лица серьезным, вдумчивым, почти меланхолическим; все классы общества ожидали от него для Германии всего доброго: сам Лютер называл его «благородною, молодою кровью», хотя Карл V, собственно говоря, никогда не был в настоящем смысле слова «молод» и был всегда чересчур расчетливым политиком, чтобы быть «благородным».

Для императора и его ближайших сановников в этих соотношениях важную роль играл религиозный вопрос, истинное значение и несомненная важность которого едва ли были ими поняты надлежащим образом. Максимилиан, по указанию близких ему людей, обратил внимание на Лютера: по его мнению, этого монаха следовало тщательно приберечь, потому что он еще может оказаться пригодным, подобно очень многим, и он тоже испытывал нечто вроде злобной радости по поводу того, что эта монашеская распря навязалась на руки римской курии, с которою он сам не ладил. В том же духе писал и новому императору один из его послов (12 мая 1520 г.): «Вашему величеству следовало бы побывать в Германии и некоему Мартину Лютеру оказать некоторую милость, так как он своими проповедями внушает Римскому двору большие опасения». Следовательно, в круг замыслов императорской политики входило до некоторой степени противопоставление монаха Лютера папе, который был враждебно настроен против замыслов императора на Италию, притом же и один из параграфов избирательной капитуляции настаивал на необходимости устранения церковных злоупотреблений, и даже духовник императора побуждал его серьезно подумать о некоторых преобразованиях во внутреннем строе Церкви. Да сверх того, религиозное движение в Германии уже приняло такие размеры и в такой степени усилилось, что с ним приходилось, волей-неволей, считаться уже с чисто правительственной точки зрения. Монах Лютер был уже силою... После долгого колебания, император решился призвать его на сейм. Весьма легко может быть, что и государственные чины, и сам император охотно согласились бы на некоторую реформу (по отношению к церковным злоупотреблениям даже и весьма радикальную) в Церкви, и что Лютер, – будь в нем хоть немного политического такта и догматических способностей, – вероятно, добился бы высокого положения и важной роли в этой реформе, если бы показал некоторую уступчивость, осторожность и уклончивость в выражениях.

Но в том-то и дело, что Лютер был далек от всяких политических соображений и расчетов, в которых ему могла быть предназначена роль. Его дух следовал совсем иным путем, на котором он ничего иного не искал, кроме религиозной истины, – той «правды Божией», которая всегда и везде составляла и составляет важнейшее в жизни большинства людей. Он решился явиться на зов императора, ибо, по внутреннему своему убеждению, считал своей обязанностью где бы то ни было подтвердить то, что представлялось ему «евангельскою истиною». Он двинулся в путь, всюду встречая прибитые к столбам на площадях папские декреты, направленные против него. Его приверженцы были очень встревожены этой поездкой Лютера на сейм, и не далее, как на последней станции перед Вормсом, один из советников курфюрста Фридриха предостерегал его, предлагая ему воротиться, так как легко может быть, что его ожидает участь Иоганна Гусса. На это он отвечал мужественно: «Я все же пойду на сейм, хотя бы против меня выступило столько же чертей, сколько черепиц на крыше!». 16 апреля утром Лютер въехал в Вормс, в открытой повозке с двумя провожатыми; впереди повозки ехал императорский герольд, позади гарцевал конный эскорт – и с любопытством, и с участием смотрела на него быстро собиравшаяся толпа.