— Я думал, ты его любимчик, — проворчал Конн. — Тогда почему у тебя течет палатка?

— Просто не повезло, — объяснил Валанус, стараясь не обращать внимания на капающую сверху воду. — Я стал солдатом по необходимости. Ведь я происхожу из бедной семьи, поэтому получаю стандартное снаряжение. Почти все палатки сухие. Завтра постараюсь достать и нам такую. — Он широко улыбнулся. — Джасарея, наверное, рассмешит, когда ты войдешь мокрый, как мышь.

— А почему ты думаешь, что меня могут выпороть?

— Ученый посылает за кельтонами только за двумя вещами — наградить или наказать. Ты не сделал ничего, заслуживающего наказания, стало быть, произвел на него впечатление.

— Может быть, — с сомнением сказал Конн, — но пока что мы не сделали ничего впечатляющего, только шли вперед и строили огромные крепости, которые оставляли на следующий день. Когда же кердины вступят в битву?

— Думаю, когда будут готовы. Тогда мы победим их и ты сможешь отомстить. Остаран говорит, что ты навел ужас на их людей. Три стычки и пять мертвых кердинов у тебя на счету. Знаешь, как тебя называют гаты? Яростный Клинок.

— Меня не волнует, как меня называют. Как ты верно заметил, то были мелкие стычки. А мщение не будет полным, пока я не перережу горло Караку.

Офицер перестал улыбаться, и в голосе прозвучала печаль:

— Думаешь, когда он умрет, боль оставит тебя?

— Может, да, может, нет, — сказал Конн, пристально глядя на светловолосого офицера.

Валанус погрузился в размышления.

— Однажды у меня был друг, — начал он. — Больше чем просто друг. Его захватили в плен в трибантской кампании. Ему выжгли глаза, отрезали ступни и кисти, потом половые органы. Когда мы нашли его, он был все еще жив. Они прижгли раны, понимаешь, залили их кипящей смолой. — На свечу шлепнулась капля, и она мигнула. Валануса передернуло, потом он собрался и выдавил улыбку. — С тех пор у меня не было друзей… и не будет — среди воинов.

Снаружи палатки ударил колокол. Он прозвонил четыре раза.

— Ну, — проговорил тургонец, — время идти к генералу. Если он предложит тебе награду, попроси для меня новую палатку или слугу.

— У тебя есть слуга. Я видел, как он ставил эту палатку.

— Да, но он один на восьмерых бедных офицеров. А я не могу позволить себе ему приплачивать. Поэтому… — Валанус указал на ручейки, сбегающие по стенкам палатки.

Конн не ответил, а молча поднялся, вынырнул из палатки и вышел под дождь. На западе вспыхнула молния и послышался раскат грома. До полуночи оставалось четыре часа. В ясный день было бы еще светло, но буря окутала землю тьмой. Юноша побрел через лагерь, прошел мимо лошадей в загоне и обозных телег, потом пробрался между рядов круглых палаток для простых солдат.

Шатер Джасарея составлял сорок футов в длину и по меньшей мере пятнадцать в ширину. Снаружи под навесом стояли двое солдат, вооруженных копьями. Когда Конн приблизился, они скрестили копья.

— Что… тебе… надо? — проговорил страж слева на ломаном кельтонском.

— Меня вызывал генерал, — ответил ему Конн на тургонском. Страж удивился.

— Жди здесь. — Он протянул копье товарищу и скрылся в палатке.

Его не было всего несколько секунд. Вернувшись, он велел Конну ждать, и тот стоял на дожде, становясь все мрачнее и мрачнее. Из палатки доносились голоса, но шум дождя не позволял расслышать, о чем они говорят. Через несколько минут начали выходить офицеры и торопливо возвращаться к своим шатрам, но и теперь его не позвали внутрь. Конн начинал злиться и обдумывал, не уйти ли ему, когда его окликнули.

— Ты можешь войти, — сказал страж. — Внутри есть коврик. Вытри об него ноги. Генералу не нравится, когда у него грязь на полу. И оставь меч и кинжал здесь. С оружием входить нельзя. — Конн снял перевязь и отдал ее солдату.

Потом он вошел в палатку. Контраст между ней и обиталищем Валануса был настолько разительный, что Конн едва не рассмеялся. Мозаичный пол был уложен с удивительным искусством, в основном из маленьких белых камней, но в середине более темные образовывали голову пантеры. Дальнюю сторону отгораживали занавески, и там, очевидно, находилась спальня. С крюков свисало семь ярких светильников, озаряя шесть деревянных стульев с бархатными подушками, два дивана с вышитыми спинками и длинный резной дубовый стол. Неподалеку стояла полная углей жаровня, а около стульев лежали толстые коврики. Генерал в простой рубахе до колен и сандалиях устроился на одном из диванов. Он совершенно не походил на воина.

— Подойди ближе, — велел он.

Конн вытер ноги о коврик и повиновался. Сняв мокрый плащ, он бросил его на пол и подошел к жаровне, наслаждаясь теплом.

— Можешь сесть, — предложил Джасарей, указывая на диван.

— Моя одежда мокрая и грязная, — ответил юноша. — Лучше я постою.

— Разумно. Так вот, расскажи мне о Бануине.

— Вы знали его? — изумился Конн, стараясь выиграть время, чтобы обдумать ответ.

— Он был моим учителем и учеником, — сказал Джасарей. — И хорошо показал себя в обеих ролях.

— Я этого не знал. Бануин часто говорил о вас, но ни разу не упоминал, что вы друзья.

— Я сказал учитель и ученик, — раздраженно заметил генерал. — О дружбе я не сказал ни слова. Постарайся не делать предположений. Общение наиболее эффективно, если обе стороны точно выражаются. Так вот, я так понимаю, что он жил с твоим народом и даже женился на женщине из племени.

— Да.

— Как ты думаешь, что привлекало его в землях риганте?

— Он говорил, что любит дикие леса и горы, запах сосен и вереска. Этому он учил вас?

Джасарей оставил вопрос без внимания.

— Зачем Бануин рассказывал тебе о моих теориях?

— Он хотел рассказать мне о величии своего народа, — ответил Конн.

— Вряд ли, ему не нравились наши амбиции, насколько я помню. Ты знал, что в гражданскую войну он был генералом?

— Нет, но я знал, что он служил в армии.

— Он был прекрасным генералом — солдаты любили его, а враги страшились. У него напрочь отсутствовало тщеславие. И хотя я долго был его учеником, когда я стал командующим, он без вопросов следовал моим приказам. Редкий человек, но не без недостатков. Слишком много отвлеченных понятий — честь, благородство, отвага, совесть. Сосредотачивался на второстепенном. На природе человеческой души, возможностях изменения и покаяния. Добро и зло, правильное и неправильное — эти абстракции определяли его действия.

Конн понял не все слова. Он говорил на тургонском почти свободно, но Бануин никогда не говорил о покаянии или совести. Но если маленький торговец ценил эти вещи — чем бы они ни были, — значит, и Конн будет их ценить. Он тщательно выбирал слова, прежде чем сказал:

— Я не… владею вашим языком настолько, чтобы вести спор об этих материях. Но я знаю, что Бануин был хорошим человеком, может быть, даже великим. Он был любим чужим народом, и я всегда буду чтить его память.

— Да, да. — В светлых глазах Джасарея мелькнуло раздражение. — Люди любили Бануина. Мне он тоже по-своему нравился. Я очень удивился и огорчился, услышав о его смерти. Он рассказывал, как ушел из армии?

— Нет. Никогда.

— Жаль. Я часто удивлялся, почему столь талантливый человек стал торговцем.

— Ему нравилась такая жизнь — новые люди, новые земли.

— Да, с людьми он всегда находил общий язык. — Джасарей указал на графин с водой. Рядом стоял один кубок. Сразу стало ясно без слов, каковы их взаимоотношения. Может, Конн и гость в его палатке, но в глазах генерала всего лишь слуга. Не время становиться в позу. Конн быстро подошел к столу, наполнил кубок и подал сидящему. Тот принял его без благодарности, но улыбнулся. — А еще Бануин всегда замечал талантливых людей. Именно поэтому ты интересуешь меня, Коннавар. Что он увидел в тебе и почему взялся учить? Ты сын правителя или короля?

— Нет. Мой отец был охотником за лошадьми, отчим же скотовод.

— И все же — в семнадцать лет — ты знаменит в своей стране. Ты сражался с медведем одним ножом. Кроме того, ты пробрался в город кердинов, убил купца, предавшего Бануина, а потом шестерых преследователей. С тех пор среди гатов о тебе ходят темные легенды. Все ваши люди такие хорошие бойцы?