Днем дом выглядит еще хуже. Мусор и пустые пивные банки разбросаны по лужайке. Там же перевернутый диван и гамак, в котором кто-то спит. Ступеньки скошены от мороза и слякоти чикагских сезонов. Окрашенное дерево настолько облупилось, что выглядит как шелушащаяся кожа.

Я поднимаюсь на крыльцо и быстро стучу в дверь. Никто долго не отвечает, а затем здоровенный самоанский чувак открывает дверь.

– Что надо? – ворчит он.

– Я пришла к Леви

Он смотрит на меня с минуту, затем отступает в сторону ровно настолько, чтобы я могла проскользнуть мимо.

Внутри дома пахнет мускусом оттого, что слишком много людей спит вместе, и никто не стирает простыни. В гостиной находятся, по меньшей мере, пять человек в разных состояниях сознания. Они растянулись на пыльной старой мебели, которую его бабушка, должно быть, купила в 70-х годах – длинные низкие диваны, кресла в горчичных и темно-красных тонах.

Столы заставлены пивными бутылками, пепельницами и принадлежностями для употребления наркотиков. Телевизор играет, но на самом деле его никто не смотрит.

Сам Леви одет в халат, распахнутый, чтобы показать его обнаженную грудь. На нем полосатые трусы-боксеры и пара мохнатых тапочек, похожих на медвежьи лапы. Его ноги закинуты на кофейный столик, и он курит косяк.

– Мой новый сотрудник, – объявляет он в комнату. – Все, знакомьтесь, это Камилла. Камилла, знакомься, это все.

Мне нужно узнать их настоящие имена. Я не думаю, что Шульц будет впечатлен «всеми».

Я киваю людям, которые действительно удосуживаются посмотреть в мою сторону.

Леви делает долгую затяжку из своей самокрутки. Его глаза уже выглядят остекленевшими и налитыми кровью.

– Вот, – говорю я, бросая ему пачку наличных – свой заработок с гонок. – Это за таблетки, которые потерял мой брат.

Он кивает здоровенному самоанцу, который берет деньги и прячет их.

– Тебе их дала Белла? – хихикает Леви.

– Ее парень, – говорю я.

– Он не ее парень. Он просто трахает ее.

– Кто он такой?

– Гриша Лукин.

– Что это за имя такое?

– Русское, – говорит Леви. Его взгляд слегка обостряется. – А ты немного любопытная, да?

– Не совсем, – я пожимаю плечами. – Просто думала, что знаю большинство людей в Старом городе. Я всю жизнь здесь жила.

– Да, но ты никогда не выходишь из своей маленькой мастерской, – он снова смеется. – Я не думаю, что когда-либо видел тебя пьяной, даже в старшей школе. Впрочем, теперь ты повеселишься.

Он протягивает мне косяк.

– Нет, спасибо, – говорю я.

– Я не спрашиваю. Садись.

Я сажусь на диван рядом с ним, пытаясь сохранить пространство между нами, не делая это слишком очевидным. Он сует косяк мне в руку.

Я делаю жалкую маленькую затяжку. Даже это заставляет меня кашлять. Густой, вонючий вкус наполняет мой рот, и у меня кружится голова. Мне не нравится травка, я не люблю теряю контроль над собой.

– Ну вот, – смеется Леви. – Теперь ты можешь расслабиться, черт возьми.

Это действительно заставляет меня расслабиться – по крайней мере, физически. Я снова откидываюсь на подушки, чувствуя легкое головокружение, и не тороплюсь убраться отсюда.

Я узнаю девушку по другую сторону от меня. Ее зовут Эли Браун. Она на три года старше меня. Ее родители владеют цветочным магазином на Седжвик.

– Привет, – говорю я.

– Привет, – отвечает она.

У нее соломенного цвета волосы и веснушки. На ней укороченный топ без лифчика и пара мужских трусов с логотипом Супермена. Она выглядит полусонной.

После очень долгой паузы она говорит:

– Я тебя знаю.

– Да, мы обе учились в Окмонте.

– Нет, я видела твою фотографию.

Она накурилась сильнее, чем я думала. И все же, чтобы подшутить над ней, я спрашиваю:

– Какую фотографию?

Она снова замолкает, неглубоко дыша. Потом всё же говорит:

– Та, где ты ешь мороженое на пирсе.

Я напрягаюсь. У моего отца была такая фотография. Он забрал ее, когда мне было четырнадцать.

– О чем ты говоришь?

– Ага, она висела в раздевалке, приклеенная скотчем к зеркалу. Держу пари, твоя мама положила ее туда.

Теперь мое лицо пылает. Она говорит об «Экзотике». Эли, должно быть, работала там танцовщицей или хостесс.

– Кто твоя мама? –спрашивает один из парней, развалившийся на кресле-мешке.

– Она шлюха, – хихикает другой.

– Закрой свой гребаный рот, – я рявкаю на него.Пытаюсь вскочить с дивана, но Леви снова тянет меня обратно.

– Расслабься, – говорит он. – Поли, не будь мудаком. Мы называем их эскортницами.

– Моя мать не была эскортницей, – шиплю я. – Она просто работала танцовщицей.

– Стриптизершей, – смеется Поли. – Она научила тебя каким-нибудь трюкам? Наверху есть шест. Почему бы тебе не показать нам, как мамочка трясет задницей?

– Почему бы мне не стряхнуть твою чертову башку с плеч! – рычу я, изо всех сил пытаясь выбраться из низкого, провисшего дивана, будучи слабой и обессиленной из-за травки. Леви снова с легкостью дергает меня вниз.

– Никого не волнует, чем занимается твоя мама, – говорит он. Парень обнимает меня за плечи, что мне совсем не нравится. Чувствую запах его пота и сильный запах травки от его одежды. – Мои родители – парочка гребаных яппи, и это так же неловко. Однако ты не можешь лезть в драку. Ты должна быть хорошей девочкой. Делай свою работу. Заработай немного денег. Повеселись.

Кончики его пальцев скользят над моей правой грудью. Он позволяет себе коснуться меня, и между нами остается только моя футболка. Я заставляю себя не вырываться.

Я вижу, что Эли наблюдает за нами. Не с ревностью – скорее, как ребенок, наблюдающий за рыбками в аквариуме.

– Да, неважно, – бормочу я. – Тогда мне нужно больше экстази.

Леви кивает самоанцу. Парень возвращается минут через пять со свернутым бумажным пакетом. Он протягивает его мне.

– Где я должна его продать? – спрашиваю Леви.

– Где угодно. На вечеринках, студенческих тусовках… нет предела возможностям. Ты сама себе босс. Под моим началом, конечно, – ухмыляется он.

– Ты сам это готовишь? – спрашиваю его. – Откуда мне знать, что это хороший товар? Я не хочу, чтобы кому-нибудь из моих друзей стало плохо.

Все дружелюбие Леви сходит на нет. Его налитые кровью глаза внимательно изучают меня, а рука сжимает мое плечо.

– Ты знаешь, что это хороший товар, потому что доверяешь мне, – шипит он.

Ему всего двадцать с небольшим, но зубы у него желтые, как у старика, а изо рта отвратительно воняет.

– Верно, – говорю я. – Хорошо.

Наконец он отпускает меня. Я поднимаюсь с дивана, сжимая бумажный пакет.

– Ты можешь продавать их где угодно от пятнадцати до двадцати пяти долларов за штуку, – говорит Леви. – С каждой по десять баксов идет мне.

Я киваю.

– Принеси мне деньги через неделю.

Я снова киваю.

Самоанец ведет меня обратно к входной двери, хотя до нее всего десять футов.

– Увидимся, – говорю я ему.

Он бросает на меня презрительный взгляд, закрывая дверь перед моим носом.

Несмотря на то, что на улице чертовски жарко, воздух кажется свежим после духоты дома Леви. Я не хочу возвращаться туда. Особенно через неделю.

И где, черт возьми, мне найти деньги на это? На самом деле не я хочу продавать наркотики.

Отъезжаю на пару кварталов, затем останавливаюсь, чтобы позвонить Шульцу.

– Привет,я получила еще одну партию таблеток от Леви. Что мне с ними сделать?

– Принеси мне, – говорит он. – Встретимся в Boardwalk Burgers.

Я тихо стону. Сегодня будет тур по всем людям, которых я меньше всего хочу посещать?

– Хорошо, буду через пятнадцать минут.

10. Неро

Первое, что я делаю, когда возвращаюсь домой, это навожу справки об этом копе.

Найти его не составило труда. Офицер Логан Шульц, окончил академию в 2011 году, затем некоторое время работал в Бюро патрулирования. Два года назад он перевелся в Отдел по борьбе с организованной преступностью.