Юноша раздумывал, сказать ли ей всю правду. Ну, уж если она сама просит, то пусть пьет чашу до дна!

— Я отвечу без утайки, мадам. Вам остается выбрать лишь один из двух путей, ибо идти по третьему — вернуться к супругу, господину Каульману, — я вам не советую. Будь я женщиной, я предпочел бы лечь на стол морга, но не пользоваться его хладнокровно награбленными миллионами. Итак, перед вами лишь два пути: остаться на сцене, как и прежде принимать цветы, аплодисменты и избрать себе очередного князя; или же вернуться домой — возить уголь!

Эвелина поднялась с места, плотно закуталась в шаль и смущенно проронив: «Благодарю!» — поспешно вышла.

Арпад все же не сдержал слез, понимая, что видит ее в последний раз.

Но зачем она явилась как раз в ту минуту, когда он рисовал портрет?

Едва Эвелина скрылась, Арпад выдвинул ящик стола, чтобы удостовериться, не смазаны ли краски на поспешно спрятанном цветке.

Это поистине был прекрасный цветок.

Белокурое дитя с голубыми глазами.

Снова открылась дверь, и рисунок опять пришлось спрятать.

В комнату никто не вошел, мать лишь просунула голову в приоткрытую дверь.

— Арпад, сынок! Кто эта дама, что посетила тебя? Прекрасная, как герцогиня!

— Это, матушка, бедная женщина, она просит милостыню.

— Да? Поразительно, как разодеты нищие в этом Париже! Шелковое платье и персидская шаль! Ну, и дал ты ей что-нибудь?

— Я ничего не дал ей, матушка!

— И хорошо сделал, сынок!

С этими словами вдова прикрыла дверь и удалилась в заднюю комнату — дошивать сыну воротнички.

Эвелина вела себя, как человек, не желающий умирать.

Не желающий умирать хотя бы потому, что врач предрек ему близкий конец.

Юноша высказал ей немало горьких истин, но пусть, по крайней мере, в одном он окажется не прав.

У нее достанет сил найти свое место в жизни, Эвелина почувствовала, как в ней пробуждается упорство, энергия, когда увидела, что осталась одна-одинешень-ка на всем белом свете.

Нередко люди обретают новые силы при мысли: «Если у меня никого не осталось, буду жить сама для себя!»

Эвелина решила в душе, что найдет в себе силы жить.

Она будет артисткой!

Она докажет миру, что может достичь многого, если того пожелает.

У нее достанет мужества победить страх на сцене. Она будет черпать свое мужество в неверии других.

Она будет петь как бы для одной себя. Она вправе это себе позволить, ведь целый мир, что ее окружает, состоит из чужих и равнодушных людей.

Эвелина провела мучительную ночь: ее угнетала роскошь ее покоев, малейшая безделушка на уникальной работы столике или в шкафах казалась ей укором; дорогие вазы, кубки, чаши, изукрашенные драгоценными каменьями, словно говорили ей: «Какой прок, что я из золота, а я из чистого серебра, коли мы не стоим грошового стакана!» Но под конец сон смежил ей веки, и когда она проснулась утром, решимость ее только окрепла.

В тот день повторно давали оперу, в которой она пела позавчера.

На утро была назначена репетиция.

Уже на репетиции Эвелина покажет, на что она способна. Она попросту перестанет замечать людей, будет петь, как слепой соловей.

Она велела подать экипаж и отправилась на репетицию, а у театра отпустила карету, распорядившись, чтоб за ней вернулись через два часа. Столько времени займет репетиция.

Однако, едва она появилась в фойе, как к ней подошел режиссер и сообщил, что ее роль сегодня передали другой примадонне.

Эвелина рассердилась. Отчего у нее забрали роль? Отчего не известили заранее? Какая бестактность!

Режиссер сожалел, что не может ответить на эти вопросы. Ей лучше справиться у импрессарио.

Крайне раздосадованная Эвелина направилась к импрессарио, но того не оказалось на месте.

Зато его секретарь — сама любезность — вручил Эвелине письмо, которое он сию минуту собирался отправить ей по поручению импрессарио.

Эвелина взяла конверт и, выйдя в вестибюль, вскрыла его и прочла письмо.

В нем сообщалось о расторжении контракта. Немедленном расторжении, мотивированном недавним провалом.

Как Эвелина вышла из театра, как оказалась на улице, она и сама не помнила. Она пришла в себя, лишь очутившись среди уличной сутолоки, и тогда она попробовала взглянуть на себя со стороны.

Удивительное это состояние, когда человек для других уже мертв, но все еще пребывает среди живых!

Он сам еще видит людей, но люди его уже не замечают.

Он по-прежнему движется, ходит, но тело и душа его более не едины, они существуют порознь.

Какое это странное ощущение — чувствовать, что превращаешься в ничто.

Стало быть, все, что говорил ей этот безжалостный юноша, — чистейшая правда!

Что радужная дымка фимиама держится лишь до того мгновения, пока не зайдет солнце.

Что весь блеск ее славы был отражением чужого сияния и лишь скрывал внутреннюю пустоту. Что очаровательное создание было всего лишь преступной игрушкой в еще более преступных руках.

Что глупая удача длится, лишь пока существуют на свете незадачливые глупцы.

Эвелина долго блуждала по улицам, пока не добралась до дому. Ведь она шла пешком.

Она не решилась нанять карету и даже не отважилась окликнуть проезжавшие мимо наемные экипажи: в глазах ее могут прочитать, что отныне она — ничто, и спросят: а кто же заплатит, если мы вас повезем?

Ей не показалось бы странным, узнай она у подъезда особняка, что здесь не проживает более женщина по имени Эвелина. Она давно умерла или съехала отсюда.

Но, к ее удивлению, в мире еще оставалось нечто способное вывести ее из оцепенения.

Пройдя через анфиладу своих покоев до гардеробной, она увидела в кресле сидящего в небрежной позе мужчину.

Перед нею был князь Вальдемар.

Здесь самое время представить читателю нашего героя, о котором мы столько наслышаны.

Безукоризненный джентльмен, изящные, непринужденные манеры. Тщательно ухоженные волосы и светлая бородка, расчесанная на две стороны, подвитые усы, большие глаза, тонко очерченный рот. Улыбка надменная и неприятная. Взгляд ласковый и оскорбительный.

Придя в ярость от неожиданности и испуга, Эвелина воскликнула:

— Сударь! Что вам здесь надо?

— Я жду вас, прекрасная дама! — самоуверенно и несколько в нос проговорил князь и даже не поднялся с кресла, где, как видно, расположился весьма удобно.

— Кто разрешил вам сюда войти? — возмутилась Эвелина.

— Я ни у кого и не спрашивал разрешения!

— Так по какому же праву вы здесь?

— Вот по какому, мадам! — сказал князь, с деланной небрежностью опуская руку в карман сюртука и извлекая оттуда газету с объявлениями, где некоторые места были подчеркнуты красным. Он протянул лист Эвелине. Газета дрожала в ее руках, пока она читала. Эвелина изумленно обратилась к князю:

— Что это? Я не понимаю!

— А между тем все предельно ясно! — ответил князь Вальдемар, наконец-то соизволив подняться с кресла. — Кредиторы господина Каульмана наложили судебный арест на ваше имущество. Господин Каульман был весьма невнимателен или забывчив, объявив ваше имущество своей собственностью, и вот теперь на него наложен арест; в ваше отсутствие при содействии представителей закона комнаты были открыты, и кредиторы тотчас же поместили у входа объявление, приглашая всех желающих осмотреть вещи, предназначенные к распродаже. В связи с этим приглашением я и имею честь здесь находиться: я осматриваю обстановку. Как видите, на мебели всюду пломбы. Я здесь в качестве покупателя!

Эвелина оглянулась вокруг и убедилась, что слова князя — жестокая правда.

— Но, сударь, это невероятно! Ведь Каульман прекрасно знал, что здесь нет ни одной вещи, которая принадлежала бы ему.

— Я верю. Во всяком случае, это вина вашего нотариуса, что он не ввел вас в права владения домом. А покуда известно лишь, что именно господин Каульман привез сюда все. Он купил дом, он же его и обставил. Что до самого господина Каульмана, то он, к сожалению, даже если б и захотел, не смог бы свидетельствовать в вашу пользу, ибо ему сопутствовало роковое невезение: на пути в Кале, заметив, что его преследует полиция, Каульман выпрыгнул из вагона и так неудачно, что свернул себе шею.