Так что для Ивана эта железная дорога — последний, уничтожающий удар.

Кроме того, близится конец года. Надо выплачивать шахтерам обещанную прибыль, но ни уголь, ни чугун больше не находят сбыта. Конкурирующая компания, сбивая цены, переманила всех потребителей.

Однако Ивану известен и такой прием: у кого есть свободный капитал, тот, даже крупно проигрывая, может утверждать, что выигрывает. На профессиональном языке это называют: «врать в собственный карман». (Хотя, как правило, страдает от этого чужой карман.) А у Ивана водился свободный капитал, поскольку он был рачительным хозяином. Даже если он постоянно будет терпеть убытки, нескольких сот тысяч форинтов, отложенных на черный день, ему хватит на десять лет, чтобы выдержать конкуренцию с этим мощным гигантом.

Однако у гигантов к тому же еще и ловкие руки.

Они не гнушаются даже мелкими ухищрениями.

Когда был объявлен конкурс на поставку рельсов для железной дороги, Иван подумал: «Ну, а теперь моя очередь сыграть с ними шутку. Акционерное общество, по имеющимся у меня сведениям и подсчетам, продает железо на шесть процентов дешевле, чем оно обходится им самим. А я предложу железнодорожной компании поставить рельсы на десять процентов дешевле того, во что они обходятся мне самому. Я потеряю на этом деле пятьдесят тысяч форинтов, но отобью у соседа охоту бессмысленно сбивать цены».

Наивный человек!

Таковы ученые: они воображают, что печати на письмах ставят для того, чтобы сохранить в тайне их содержание, и надеются, что как только вскроют все пакеты с предложениями, то немедля дадут подряд тому, кто предложил самые выгодные условия.

Да где там!

Заранее решено, кто получит тот или иной подряд.

А когда прочтут предложения и окажется, что кто-то готов подрядиться по более низкой цене, чем их протеже, последнему тут же говорят: «Вот тебе перо, вот бумага, скорее напиши другое письмо и предложи на полпроцента дешевле конкурента».

Это общеизвестная истина, и о ней не ведают только такие люди, как Иван, которые предпочитают исследовать окаменелости да звезды.

Подряд на поставку рельсов для железной дороги получило акционерное общество, да еще на четверть процента дешевле той цены, что предлагал Иван.

Но у Ивана не убавилось упорства. Дважды два — по-прежнему четыре. А те, кто грешит против этой истины, рано или поздно должны просчитаться и проиграть.

И потому Иван, не прекращая, отливал у себя на заводе железнодорожные рельсы и складывал их штабелями под навесом. Они дождутся своего покупателя!

Итак, железная дорога в долине Бонда строится.

Господин Чанта продает свои доходные дома в городе X. Продается целая сторона улицы.

Он говорит, что уедет в Вену и будет там членом правления. За это еще полагается большое жалованье.

Все свои деньги он обратит в ценные бумаги. Нет в нынешнем мире таких пахотных земель, таких шахт, скота, таких домов, которые могли бы сравниться по доходности с бумагами. И им не нужны ни батраки, ни удобрения, ни сено, ни овес, ни страхование от пожара! Это такие бумаги, за которые не надо платить никакого налога, и даже само государство еще приплачивает, если бедный биржевик недополучил с них прибыли.

Потому-то и продается улица. Да только вот беда: во всем X. не сыщется столько денег, чтобы купить целую улицу.

Итак, дорога в долине Бонда строится.

Работа кипит вдоль всей линии. Огромный, растянувшийся из конца в конец муравейник трудится, хлопочет, возит тачки с утра до вечера. Сажень, за саженью роют землю, дробят скалы, пробивают горы, делают насыпи, заколачивают сваи, обтесывают камни.

У темного входа в бондаварскую шахту неподвижно стоит человек, следя за работой. Его мрачный, зловещий взгляд прикован к суетящимся фигурам.

Это Петер Сафран.

В руке он сжимает большой кусок угля.

И когда взгляд Сафрана переходит с оживленной долины на окаменелое растение, его сверкающие глаза словно говорят: «Неужто основой всей этой славы, всего богатства, всей власти являешься Ты, Ты — их источник, их живительная сила? Ты!»

И он, с ненавистью бросив кусок угля, что держал в руке, разбивает его о стену.

Вы писали, что хотите поговорить со мной? — спросил князь Тибальд, явившись к прекрасной даме в тот же день, когда Эвелина встретилась со своим мужем.

— Я хочу уехать из Вены.

— Ах, это и в самом деле неожиданно. И куда же?

— Куда глаза глядят… Мой муж переезжает в Париж, и я, вероятно, отправлюсь с ним.

Князь пристально посмотрел ей в глаза.

— Вам наскучило быть со мной?

— Я напрасно пыталась бы отрицать это. Здесь я невольница. Я живу в разукрашенной клетке и даже не знаю, что такое жизнь.

— Вы жалеете о данном мне слове? Я освобождаю вас от него. Оставайтесь здесь.

— Я слишком горда, чтобы быть неблагодарной по отношению к тому, чьими благодеяниями я пользуюсь. Мне достаточно сознания, что вы — хозяин в этом дворне, и уже одно это делает меня вашей невольницей. Я не хочу больше принимать благодеяния от кого бы то ни было.

— Вы хотите стать актрисой?

— И актрисой — тоже.

Эвелина намеренно подчеркнула последнее слово.

— Из честолюбия?

— О нет! Тогда я была бы прилежнее в учении. Я хочу вкусить вольной жизни. Хочу быть свободной от уз.

— Это скользкий путь для красивой женщины.

— Не так уж часто оступаются на нем, чтобы после не подняться.

— Откуда вам это известно?

— Из наблюдений.

— Стало быть, только от меня вы хотите освободиться?

— Да, да, да! — в нетерпении воскликнула Эвелина.

— В таком случае, чем скорее я избавлю вас от столь неприятного общества, тем будет лучше, — сказал князь, беря шляпу, и с едва уловимой иронией добавил: — Простите, сударыня, за то, что я порой вас утомлял.

Эвелина дерзко повернулась спиной к уходившему князю, нетерпеливо постукивая ножкой.

В прихожей князь обнаружил, что забыл свою трость в комнате Эвелины. Это была его любимая трость. Ее как-то подарила ему Эвелина на новый год. Теперь ему не хотелось бросать ее тут.

Он вернулся за тростью.

Дойдя до дверей комнаты, где он оставил Эвелину, князь в изумлении замер.

Эвелина стояла спиной к двери.

Держа в руках ту самую трость, за которой вернулся князь, она несколько раз порывисто прижала ее к губам и зарыдала.

Князь удалился, как и вошел, незамеченным.

Он все понял.

Эвелина разыграла ссору, чтобы облегчить ему расставание с нею, и выказала низменные чувства, чтобы помочь князю забыть ее.

Но почему она так поступила?

На следующий день князь узнал и это.

Дворецкий принес ключи от покоев Эвелины. Мадам уехала первым утренним поездом.

Князь поспешил в покои Эвелины и тотчас понял, отчего она его покинула.

Она оставила все дары, что когда-либо получила от князя: драгоценности, серебро, кружева.

Она ничего не взяла с собой.

Даже трость он нашел на столе и только позже заметил, что там, где набалдашник слоновой кости смыкается с золотым ободком, намотан тонкий волос, один из длинных шелковистых волос, достававших от головы до пят.

Какая сила таится в одном тонком волоске!

Эвелина приехала в Париж раньше, чем Каульман.

Они условились, что, пока Каульман не обставит квартиру Эвелины, она будет жить в гостинице.

Через несколько недель господин Феликс приехал к мадам в гостиницу и сказал ей:

— Ваша квартира готова, если угодно, я могу отвезти вас туда.

Эвелина села в карету, и Феликс проводил ее в новые апартаменты.

Квартира находилась в одном из самых фешенебельных районов города, на Севастопольском бульваре, в бельэтаже.

Когда Эвелина вошла туда, у нее вдруг сильно забилось сердце.

Та же самая гостиная с коврами вишневого цвета, за ней — комната, обитая серым шелком, с черным мраморным камином и, наконец, такой же точно кабинет, украшенный резьбой в стиле рококо, с овальными картинами на фарфоре, и одно окно так же выходит в зимний сад, как и в Вене. Те же картины, то же серебро, тот же гардероб, те же шкатулки с драгоценностями, все то же, вплоть до перчаток, забытых ею на столе в венском доме.