Проработав по нескольку минут, все они возвращались обратно, жалуясь, что их мучит кашель и что лампы там плохо горят.

Если в штреке пламя лампы предостерегающе заполняет весь цилиндр, то у обвала оно еле моргает. И это еще страшнее.

Рабочий, вернувшийся последним, сказал, что, как только он стронул большую глыбу угля, сквозь повязку в нос ударила такая вонь, что он не выдержал. Неприятный запах, похожий на дух испорченной кислой капусты.

Старые шахтеры знали, что означает запах кислой капусты в шахте.

Старик Пал предупредил Ивана, который сам направился туда проверить, чтобы тот остерегался дышать даже сквозь повязку и как можно скорей возвращался обратно.

Иван схватил железный лом и лампу и, задерживая дыхание, поспешил к пролому.

Схватив лом обеими руками, он что было силы ударил по груде угля, которая со страшным грохотом обрушилась в провал.

Подвесив лампу на конец лома, Иван просунул ее в образовавшуюся щель.

Лампа тотчас же погасла.

Заглянув из темного штрека в щель, Иван содрогнулся: он увидел в глубине соседней штольни багровое раскаленное зарево, отсветы которого озаряли весь коридор.

Иван знал, что это за свет.

Знал настолько хорошо, что, выронив железный лом, охваченный страхом, бросился прочь со всех ног.

— Восточная штольня горит! — в ужасе крикнул он рабочим.

Те, ни слова не говоря, поспешно подхватили Ивана под руки, чтобы он не отстал, и увлекли за собой.

То, что преследует их, эта ужасная вонь, — не грозный гремучий газ, который грохочет и разрушает, если вызвать его гнев, а коварный угарный газ; он образуется при пожаре шахты, и с ним не вступишь в противоборство, он не щадит храбрые сердца, а если кого однажды коснется своим дыханием, то уж не возвратит жизни, не даст отмолить у смерти. От угарного газа есть лишь одно спасение: бежать.

Через несколько мгновений штольня опустела.

Когда они вышли наверх, где отвоеванных у смерти встретили возгласы радости и причитания несметной толпы женщин и детей, Иван разыскал инженера.

Только сейчас Иван сорвал повязку с лица.

— Итак, сударь, теперь я могу описать вам, что творится внизу. Полная катастрофа. Восточная штольня горит! Она горит, должно быть, уже несколько суток, потому что, я видел, весь штрек раскален докрасна. Такого зрелища вовек не забыть. Это не плод злого умысла и даже не гнев божий, а обычный недосмотр со стороны десятников. Вы, как опытный физик, должны знать, что угольная шахта загорается, если порода с большим содержанием серы своевременно не удаляется из шахты. Она тлеет, а при соприкосновении с кислородом самовозгорается. Ваши штольни завалены этой горючей породой. А теперь пожелаем друг другу спокойной ночи. Пожар в штольне не погасить никому. Вы слыхали о дуттвейлерской горящей горе? Сто двадцать лет назад загорелся там уголь. И по сей день еще горит. Ваша шахта будет ей под стать. Спокойной ночи, сударь!

Инженер только пожал плечами. Ему-то что до этого?

Иван со своими рабочими покинул злосчастную шахту.

А что стало с его собственной шахтой? О своем имуществе он так ни разу и не подумал за эти четверо суток…

Du sublime au ridicule[164]

Кто хочет постичь смысл фразы: «От великого до смешного один шаг», — пусть попробует играть на бирже. Там он усвоит это в полной мере.

Сегодня ты царь и бог, а завтра ничтожный червь.

Сегодня все шестьдесят биржевых агентов до хрипоты надрываются во славу интересов твоего предприятия у круглого барьера, сегодня все биржевые заправилы видят, что ты «на паркете», и следят за выражением твоего лица, пытаются уловить, весел ли ты, нет ли какой скрытой тени на твоем сияющем лице. Сегодня, когда пробьет ровно час и зазвонит биржевой колокол, вся орава кулисы устремится к тебе, все биржевые агенты издали будут показывать тебе свои записные книжки, сплошь исчерканные сделками в твою пользу. Сегодня вся биржевая публика, пристроив бумаги на спины друг другу, карандашом записывает пари, заключенные на твои акции. Сегодня все руки указывают на биржевое табло — свидетельство твоего возвышения. Сегодня проезд Опера[165] осаждают толпы, которые наживаются на тебе. Сегодня ожесточенно кричат о твоих акциях: «Je prends! Je vends!»,[166] заключают на них сделки fin courant, fin prochain.[167] Слышатся выкрики: «En liquide!».[168] И даже за пределами биржи, — куда «прекрасному полу» доступа нет, ибо закон запрещает дамам играть на бирже, и потому они играют за ее оградой, — тысячи алчных, жаждущих наживы женщин следят за комиссионером, вооруженным записной книжкой, а тот через железную ограду выкрикивает «женской бирже» курс твоих акций. А на противоположной стороне бульвара знатные дамы, что стесняются подойти поближе, но не стесняются играть, высовываются из окон карет, дабы выведать, сколько они заработали «на тебе». Все это сегодня.

А завтра тебя нет.

Твое имя вычеркивают из записных книжек. На паркете видят, что тебя нет среди них, и поэтому каждый делает вывод, что ты вообще не существуешь на свете.

Даже старухи за оградой биржи и те уже знают, что тебя больше нет. Ты даже не человек, ты — ничто. Пустое место.

Фирма Каульман находилась на вершине триумфа.

Господин Феликс и его задушевный друг аббат во время полуденного отдыха, окутавшись клубами душистого сигарного дыма, строили сверкающие воздушные замки.

— Завтра на бирже будет предложен папский заем под венгерские церковные владения, — сказал Феликс.

— Завтра я получу из Вены посвящение в сан епископа Трансильвании, — сказал аббат Шамуэль.

— Денежные тузы вложат миллионы в этот заем.

— Папа дал свое благословение, и кардинальская мантия, можно считать, уже моя.

— Магнаты-легитимисты недовольны тем, что женщина, которая носит мое имя, выступает на подмостках. Это может поставить под угрозу церковный заем.

— Тебе нетрудно развестись с ней.

— Мне она больше не нужна. Завтра же разъясню ей истинное положение дел.

— Говорят, князь Вальдемар приехал в Париж.

— Поговаривают, будто он приехал вслед за прекрасной дамой.

— Может быть, он намерен помешать нашим финансовым операциям?

— На подобные действия он больше не способен. Оппозиционная партия замолкла надолго — слишком чувствительно было ее поражение с бондаварским акционерным обществом и железной дорогой. Следовательно, он только ради Эвелины приехал в Париж. Он совершенно без ума от нее. Говорят, куда бы ни ехала Эвелина, он повсюду следует за ней. В гостиницах, где останавливалась Эвелина, Вальдемар подкупает лакеев, чтобы занять тот же номер, с той же постелью, в которой спала Эвелина, подкупает горничных, чтобы вымыться в той же самой ванне, которой раньше пользовалась Эвелина.

— Высшая степень безумия! А мадам не терпит его.

— Тем хуже для нее.

— Князь Тибальд едва ли сможет долго содержать ее.

— Я постарался так устроить его финансовые дела, что он едва ли протянет еще года два до предъявления иска.

— Если только новоиспеченный зять не возбудит судебного дела об опеке над ним.

— Об этом уже поговаривали, когда мы уезжали из Вены.

— Не скажется ли это отрицательно на бондаварских делах?

— Никоим образом. Акции выданы ему под залог бондаварского имения, а оно-то как раз свободно от долгов. О, бондаварское предприятие стоит на твердом, как алмаз, фундаменте.

В это время с телеграфа для обоих господ принесли известия. В адрес Каульмана приходили также и письма господину аббату от его венского корреспондента.

— «Lupus in fabula!»[169] — воскликнул, вскрыв первую телеграмму, Каульман и протянул ее аббату.