Все три приманки лежали готовыми: извольте принять. И в этой игре самые влиятельные люди — не более чем шахматные фигуры, которые он будет двигать по собственному усмотрению: государственный деятель, биржевой воротила и красивая женщина!

Как-то в субботу Ивана навестил господин Ронэ. Он кратко изложил цель своего визита. Жители окрестных деревень из долины Бонда намерены ходатайствовать перед венским правительством и имперским советом об улучшении средств сообщения. В этом вопросе Иван заинтересован так же, как и другие, так что пусть он разрешит своим рабочим тоже участвовать в завтрашней общей сходке.

Иван наотрез отказал.

— На нас распространяется действие чрезвычайного закона, который запрещает политические собрания. А ваше собрание будет носить именно такой характер. Я соблюдаю высочайший указ.

Все же на следующий день собрание состоялось, и аббат Шамуэль произнес зажигательную речь. Его облик уже сам по себе внушал почтение, а речь была доходчивой и увлекательной.

Само дело настолько очевидно отвечало общим интересам, что никто ничего не мог бы возразить. А чтобы малейшая искра подозрения не пала на благодатную почву, столь непопулярное слово, как «Reichsrat»,[157] ни разу даже не упоминалось в его речи.

Единодушно решили выбрать двенадцать народных представителей, которые отправятся в Вену и выскажут пожелания простых селян. Так будет лучше всего.

Аббат Шамуэль назвал двенадцать кандидатов, а собравшиеся прокричали «ура!»

Бондаварское акционерное общество снабдит каждого посланца пропитанием на дорогу, а кроме того, новой сермягой, шляпой и сапогами.

К двенадцати новым сермягам всегда можно подобрать и двенадцать желающих их надеть.

Но и это было бы нелегким делом, ибо сермяжная душа подозрительна.

Она чурается братания с господами. А подарков боится уже потому, что знает: за них приходится дорого расплачиваться. Если бы зачинщиком всего был какой-нибудь барин, он встретил бы немало трудностей, но на сей раз им был священник, и священник высокого сана. Ему можно верить. Можно не бояться, что он поставит депутацию в такое положение, 'что им придется взвалить на себя все тяготы этой поездки, когда объявят, что они должны отдать свои дома и наделы, потому что тогда-то и тогда-то двенадцать человек ездили в Вену и там спустили дьяволу или еще кому все земное и небесное народное достояние.

Но аббат не обманет их.

Однако двенадцати обладателям новых сермяг все же строго-настрого наказали, чтобы перед начальством все, как один, отпирались, говорили, будто неграмотные, и ни на какие подписи не соглашались, а особливо, если начнут выведывать, у кого сколько земли да сколько взрослых парней в деревне, чтоб остерегались давать прямой ответ.

В ходатаи, конечно, попал и Петер Сафран. На него возлагались особые надежды.

На другой день депутация во главе с господином аббатом без промедления двинулась в путь.

На третий день Ивана вызвали к начальнику ближайшей военной округи.

Военный начальник сообщил, что на Ивана написан донос. Он-де подстрекает других против всеобщей конституции, поносит имперский совет, а народ, особенно своих рабочих, отговаривает от проявлений верноподданности, хулит членов высокого собрания, состоит в тайных обществах.

Пусть он впредь ведет себя осмотрительнее, сказал начальник, иначе придется начать против него следствие, что может печально кончиться. На сей раз он отделается этим внушением.

Иван хорошо знал, кто послал донос.

Только такого удара недоставало еще его шахте — чтобы единственного ее управляющего и распорядителя упрятали на год в следственную тюрьму. Потом, конечно, выяснилось бы, что он невиновен, и его выпустили бы на свободу, но за это время предприятие окончательно захирело бы.

На счастье Ивана, начальник военной округи был человеком семейным, и жена его, к тому же беременная, занимала как раз ту комнату, которая предназначалась для арестантов. Поэтому Ивана сочли за лучшее отпустить домой, дабы не лишать страждущую женщину пристанища, — и это, по-моему, одобрил бы каждый.

Ах, это был настоящий праздник, когда в столице появились двенадцать новых сермяг, прибывших из долины Бонда.

Вот они, венгры! Крепкие духом дети народа. Депутация в имперский совет. Живое воплощение февральской конституции! Первые ласточки.

Трижды громогласное «ура» в их честь.

Все газеты были полны восторгов и приветствий. Политические листки посвятили столь значительному событию солидные передовые статьи.

Государственные деятели удостоили сермяг особой аудиенции, где господин аббат произнес от имени депутации витиеватую речь, в которой помянул отсталое положение страны, народ которой желает подняться и уже начинает отличать своих истинных благодетелей от бездеятельных злостных обманщиков.

Господин аббат в особенности стал напирать на трезвый разум народа, когда увидел перед собой его превосходительство министра, задающего тон в правительстве.

Его превосходительство милостиво протянул господину аббату руку и доверительно сообщил, что вскоре освободится епископат и что при новом назначении он постарается проследить, чтобы сим саном был облечен наиболее достойный прелат.

Его превосходительство обратился с ласковым словом и к членам депутации, и обе стороны остались очень довольны его любезной речью, поскольку языка друг друга они не понимали.

Более того, когда его превосходительство узнал из объяснений господина аббата, что среди ходатаев наиболее яркой личностью является Петер Сафран, он даже пожал ему руку и выразил надежду, что на завтрашнем заседании имперского совета вновь увидит депутацию на галерее. Пока еще «только» на галерее!

Петер пообещал, что они придут. Он один понимал, о чем с ним беседуют. Он знал немецкий и даже французский. Научился, еще когда ходил в плаванье.

Однако господин министр уклонился от ответа на главный вопрос — разрешат ли в долине Бонда построить железную дорогу.

За аудиенциями у высоких лиц последовала популярность. Редакторы трех иллюстрированных выпусков обратились к депутации с просьбой позволить сфотографировать их для своих газет в новых «живописных» сермягах. Эти забавные фотографии вскоре появились во всех витринах среди прочих новинок и собирали толпы зевак.

На очередном заседании имперского совета депутации отвели целиком всю первую скамью на галерее, где дорогие гости один за другим заняли места и, навалившись на барьер, свесили вниз свои грибообразные шляпы.

Его превосходительство произнес в их честь полуторачасовую речь и, как подсчитали чешские депутаты-оппозиционеры, пятьдесят два раза взглянул во время своей речи на галерею, чтобы проверить, какое впечатление она на них производит.

Один из ходатаев уснул и уронил шляпу. Шляпа разбудила некоего члена собрания, спавшего на скамье депутатов. Это происшествие все имперские газеты превратили в великолепный анекдот, кочевавший из одной газеты в другую, пока наконец им не завладели иллюстрированные сатирические журналы. Посланцам долины Бонда даже приписали остроумные замечания, которых они, естественно, никогда не делали.

Но они высидели до конца заседания — стойкий народ! В возмещение страданий и в награду за длительный стоицизм, наиболее деятельные из законодателей устроили в честь депутации шикарный банкет в отеле «Мунч», где Петер Сафран удостоился чести занять место во главе стола, справа от господина аббата; там каждый мог разглядеть его как следует.

Из восторженных тостов, которые отменные ораторы, ученые господа, имперские и тайные советники произносили по-немецки в его честь, Петер Сафран понял, что в его лице все чтят без пяти минут депутата от долины Бонда, многообещающего коллегу, будущего законодателя. А из перешептываний по-французски за его спиной он узнал, что собравшиеся представляют его друг другу как того самого, парня, жениха прекрасной Эвелины, которую похитил Каульман.