— Воздуху, — прохрипела она. Я распахнул ставни, так как вынести Есфирь на крышу побоялся. Сима и Селефа я послал за лекарем-левитом, про которого слышал, что он полагается не столько на молитвы, сколько на знание человеческого тела.

— Поторопите его, — велел я. — Пусть называет любую цену, заплачу серебром.

Сам я остался рядом с моей супругой Есфирью, чья любовь ко мне была глубже любого колодца, осушал ей пот со лба, отирал губы, беспомощно наблюдая за тем, как она борется против ангела тьмы.

Пришел левит, тщедушный и скользкий человечек, который первым делом огляделся в доме, будто прикидывал, чего стоит обстановка. Потом он осмотрел зрачки больной, прижал свое крупное ухо к ее впалой груди.

— У нее в легких вода, — сказал он наконец.

— Ты сумеешь ей помочь?

— Ей нужно побольше воздуху.

— Она будет жить?

— Надо потихоньку вынести ее наружу, посадить и обложить подушками.

— Она будет жить? — повторил я.

— Молись за нее! — ответил он. — И молись хорошенько.

Господи, Боже мой! Ты одеваешься светом, как ризою, простираешь небеса, как шатер, делаешь облака Твоею колесницей, шествуешь на крыльях ветра.

Преклони ухо Твое к рабу Твоему, который поклоняется Тебе до земли,

Сердце мое трепещет во мне, и смертный ужас охватил меня.

Услышь, Боже, молитву мою и не скрывайся от моления раба Твоего, просящего толику вечной милости Твоей, чтобы облегчить муки рабы Твоей, чья любовь ко мне глубже самого глубокого колодца; помоги ей пережить эту ночь.

Велик Ты, Господи, и велики дела Твои; Ты вершишь чудеса, так сверши и это чудо, для которого Тебе довольно лишь пальцем шевельнуть.

Я же буду следить за собой, чтобы не согрешать языком моим; буду обуздывать уста мои, доколе нечестивый предо мною.

Я был нем и безгласен и молчал, и скорбь моя подвиглась.

Воспламенилось сердце мое во мне, в мыслях моих возгорелся огонь.

Поэтому я хочу воззвать к нему, ибо ему грозят нечестивцы; пусть бежит их, пока они не осудили его; тогда очищусь я в очах Господа и расстрою дело врагов моих.

Чего же я жду. Господи? Я уповаю на Тебя.

Услышь, Господи, молитву мою и внемли воплю

моему; не будь безмолвен к слезам моим. Ибо

странник я у Тебя и пришелец, как и все отцы мои.

Пощади сей живой огонек, который дорог сердцу

моему; пусть он не угаснет и светит дальше; отсту-

пи от меня, чтобы я мог укрепиться, прежде нежели

отойду и не будет меня.

С первыми розовыми лучами зари Есфирь, любимая жена моя, задышала легче, сердце ее забилось ровнее, пульс наполнился, и она заснула. Я пал ниц и возблагодарил Бога; левит получил пять шекелей серебром за работу, за мазь, которой он натер Есфирь, и за капли. Сам я, выпив теплого молока, ушел из дома и через южные городские ворота добрался до строения из разномастных кирпичей, в котором жил Иоав. Во мне спорили два голоса: один говорил, что надо предупредить Иоава, чтобы он бежал от суда. Другой сомневался: стоит ли, ведь он такой же преступник, как и все остальные сильные мира сего. А кроме того, я боялся стражи перед домом Иоава и гнева Ваней. Но слышался мне еще один голос, напоминавший о клятве и призывавший уповать на милость Божию, этот голос оказался сильнее остальных.

Подойдя к дому Иоава, я увидел там множество народа, люди суетились, бегали туда-сюда; какой-то человек Ваней схватил меня за рукав, спросил, кто я таков и чего мне тут надо. Я ответил, что приехал с друзьями в Иерусалим издалека, вчера мы собрались уже разъехаться, выпили на прощание в придорожной харчевне, чаша следовала за чашей, пели, веселились, а утром я очнулся в канаве, один, в плачевнейшем состоянии, а вообще-то я слыву человеком солидным, хорошим семьянином и исправно плачу все налоги или подати.

Выслушав это, человек Ваней велел мне убираться отсюда ко всем чертям, что я и поспешил исполнить. Тем временем у южных ворот собралась изрядная толпа, которая возбужденно гудела; говорили, будто Иоав убежал из дома и кто-то видел, как он пробирался в построенную Давидом скинию Господа. Тут же бились об заклад, спорили, удастся ли Иоаву попасть туда или же люди Ваней перехватят его.

Я возблагодарил Бога за то, что он милостиво принял мой обет и отозвал от Есфири ангела тьмы, однако дал событиям такой ход, который избавил меня от новых осложнений.

Затем я примкнул к толпе, которая, миновав строящийся Храм, направилась к скинии; завидев толпу, строители и ремесленники откладывали свои инструменты, торговцы закрывали свои лавчонки и бежали следом за нами.

Двери скинии оказались распахнуты; внутри стоял Иоав, ухватившись за рога жертвенника; одежда Иоава была разодрана, волосы всклочены, глаза безумны; рядом нерешительно мялись Садок и другие священники. Иоав, обращаясь к народу Израиля, крикнул:

— Слушай, Израиль! Вот подлинное признание Иоава, сына Саруии, присягнувшего некогда делу Господа, а ныне сломленного и ставшего жертвой той власти, которую он сам устанавливал.

Садок и другие священники воздели руки к небу и воззвали к Господу Богу, пытаясь заглушить Иоава; я же подумал, что такой поворот событий рушит замыслы Ваней насчет суда над Иоавом.

— Меня били, — перекрикнул Иоав священников, — они истязали мою душу и тело, пока не ослабел я пред Господом и не признался в чудовищных преступлениях, взяв на себя чужую вину и приняв на голову мою ту кровь, в которой повинны люди выше меня. Но теперь я узнал, что Ванея, сын Иодая, готовит надо мной судилище и лжесвидетелей…

Тут появились скороходы, своими белыми жезлами они расчистили проход через толпу, следом за ними белые кони примчали боевую колесницу. Ванея, остановив коней, тяжело вылез из колесницы; на нем был шлем и панцирь, в руке — длинный меч.

К нему бросился Садок, умоляя:

— Только не мечом! И не в скинии Господней, пред Его алтарем и ковчегом Завета!

Ванея, похоже, заколебался. Потом он гаркнул с порога внутрь просторной скинии:

— Иоав, выходи! Таков приказ царя! Иоав ответил: —

— Нет, я хочу умереть здесь.

Воцарилась тишина, она простерлась от скинии до Храма, слышался только грай ворон, которые всегда караулят возле жертвенника. Ванея резко повернулся, влез в колесницу и ускакал.

Иоав продолжал цепляться за рога жертвенника.

— Слушай, Израиль! — снова завопил он. — Я беру назад все признания, которые выбили из меня в заточении, среди стен дома моего, сапогами Ваней, кулаками людей его. Да, на моих руках кровь войны, а на поясе моем и на обуви моей кровь тех, кого я убил, как я верил, во имя святого дела. Да падет вся эта кровь на голову Давида, который приказывал убивать, и на все его потомство, ибо пролита она не во славу Господа и не ради иной благородной цели, а единственно ради усиления власти Давида, чтобы прочнее сидеть ему на шее Израиля.

Здесь Садок опомнился, вместе с другими священниками он вновь заголосил, запричитал, застонал, однако народ хотел слушать Иоава, всячески подбадривал его, отчего гвалт поднялся несусветный.

Вскоре опять появились скороходы, они колотили направо и налево своими жезлами, крича:

— Разойдись, сволочь! Дорогу Ванее, сыну Иодая, военачальнику и командиру над хелефеями и фелефеями!

Навстречу Ванее снова вышел Садок и попросил его не осквернять святыни, ибо неприкосновенен тот, кто держится за рога жертвенника.

Однако Ванея, извлекая из ножен меч, возразил:

— Разве Иоав не сказал сам, что хочет умереть здесь. Я передал его слова царю, и он велел: «Сделай, как он сказал, и умертви его, и похорони его, и сними невинную кровь, пролитую Иоавом, с меня и с дома отца моего. Да обратит Господь кровь его на голову его за то, что он убил двух мужей невинных и лучших его, поразил мечом, без ведома отца моего Давида. Да обратится кровь их на голову Иоава и на голову потомства его навеки, а Давиду, и потомству его, и дому его, и престолу его да будет мир навеки от Господа!» Так сказал царь Соломон! Мимо Садока и остальных священников Ванея шагнул с мечом в руке к алтарю; священники поспешили опустить завесу, чтобы загородить скинию и скрыть от глаз людских то, что там произошло.