Но Пат Харрис принял решение. И он знал, что для Мекензи тоже нет иного выбора. Ни тот, ни другой не были способны убить товарища из-за последнего глотка кислорода А если дойдет до схватки…

— Чему вы улыбаетесь? — спросил Мекензи.

Пат расслабил непроизвольно напрягшиеся мышцы. От одного вида этого плечистого австралийского ученого делалось тепло и спокойно на душе. Он совсем, как Ханстен, хотя намного моложе коммодора. Есть такие люди — вы сразу проникаетесь к ним доверием, чувствуете, что на них можно положиться.

— Говоря начистоту, — сказал Пат, кладя на пол маску, — я подумал о том, что вряд ли смог бы вам помешать, если бы вы решили забрать баллон себе.

Лицо Мекензи отразило недоумение, потом и он улыбнулся.

— Это у вас, уроженцев Луны, просто какое-то чувствительное место…

— Меня это никогда не трогало, — возразил Пат. — Все-таки мозг важнее силы. И ведь не моя вина, что я вырос в гравитационном поле, которое в шесть раз слабее вашего. Кстати, как вы определили, что я уроженец Луны?

— Во-первых, ваше телосложение. Все селениты высокие и тонкие. И цвет кожи: никакие кварцевые лампы не заменят настоящего солнца.

— Да уж, вы не можете пожаловаться на загар, — ухмыльнулся Пат. — Ночью вас и не заметишь, пока не столкнешься! Между прочим, откуда у вас такая фамилия — Мекензи?

Пат Харрис только понаслышке знал о расовых предрассудках, еще не изжитых полностью на Земле, и спросил совершенно спокойно, без какой-либо задней мысли.

— Миссионеры осчастливили ею моего деда, когда крестили его. Не думаю, чтобы в этой фамилии был заключен какой-либо намек на мое… э-э-э… происхождение. Насколько мне известно, я чистокровный або.

— Або?..

— Абориген. Наш народ населял Австралию до того, как туда явились белые. Последующие события были довольно печальны.

Пат был не очень сведущ в земной истории; подобно большинству селенитов, он считал, что до 8 ноября 1967 года, когда русские столь эффектно отпраздновали пятидесятилетие своей революции, вообще не было великих событий.

— Очевидно, началась война?

— Какая там война… У нас были копья и бумеранги, у них — ружья. А туберкулез, а венерические заболевания?.. Нам понадобилось полтораста лет, чтобы оправиться от удара. Только после тысяча девятьсот сорокового года численность коренного населения снова стала расти. Теперь нас около ста тысяч, почти столько же, сколько было, когда к нам пожаловали ваши предки.

Мекензи сообщил эти сведения иронически-беспристрастно, без малейшего укора, но Пат все-таки решит снять с себя ответственность за злодеяния своих земных праотцев.

— Не порицайте меня за то, что происходило на Земле, — сказал он. — Я никогда там не был и не буду — не выдержу тяготения. Но я много раз смотрел на Австралию в телескоп. В душе я привязан к этой стране: мои родители взлетели в космос из Вумеры.

— А мои предки ее окрестили: “вумера” — праща для метания копья.

— Кто-нибудь из вашего народа, — Пат тщательно подбирал слова, — все еще живет в примитивных условиях? Кажется, в некоторых частях Азии сохранились пережитки.

— Старый племенной уклад исчез. Это произошло довольно быстро, как только африканские государства принялись критиковать Австралию в ООН. Не всегда справедливо, на мой взгляд, но ведь я сам прежде всего австралиец, а уж потом абориген… И надо признать, мои белые соотечественники часто вели себя очень глупо. Например, называли нас умственно неполноценными. До конца прошлого столетия кое-кто из них смотрел на нас, как на дикарей каменного века. Спору нет, наша материальная культура и впрямь была примитивна, но о людях этого нельзя было сказать.

Казалось бы, не вовремя они затеяли обсуждать образ жизни, столь далекий от “Селены” во времени я пространстве. Но Пат не видел в этом ничего странного. Пять часов, если не больше, он и Мекензи должны гнать от себя сон и присматривать за двадцатью товарищами. Нужно как-то развлекать друг друга.

— Но если ваш народ не был примитивным — кстати, уж вас-то никак не назовешь дикарем, — откуда белые это взяли?

— Обыкновенная глупость плюс предубеждение и предвзятость. Проще всего сказать о человеке, который не умеет считать, писать и чисто говорить по-английски, что он ограниченный. За примером ходить недалеко. Мой дед, первый Мекензи, дожил до двухтысячного года, но мог считать только до десяти. А полное затмение Луны он описывал так: “Керосиновая лампа Иисуса Христа совсем загнулась”. Я могу выразить в дифференциальных уравнениях орбитальное движение Луны, но это не значит, что я умнее деда. Поменяйте нас во времени — может быть, он стал бы лучшим физиком, чем я. Разные обстоятельства и возможности, вот в чем дело. У деда не было случая научиться счету; мне не надо было растить семью в пустыне — труд нешуточный, требующий очень большого умения.

— Возможно, кое-что из навыков вашего деда пригодилось бы нам здесь, — задумчиво произнес Пат. — У нас ведь, если разобраться, такая же задача — выжить в пустыне.

— Пожалуй, это сравнение подходит… Хотя вряд ли нам была бы польза от бумеранга и палочек для добывания огня. Разве что магические ритуалы? Увы, я их не знаю. К тому же сомневаюсь, чтобы власть племенных богов Арнхемленда простиралась до Луны.

— А вы никогда не жалели о гибели обычаев и нравов вашего народа? — продолжал Пат.

— Разве можно жалеть о том, чего не знаешь? Я научился работать на вычислительной машине задолго до того, как впервые увидел корробори…

— Что?..

— Это название племенной ритуальной пляски. Кстати, половина исполнителей были студенты-этнографы. Так что у меня не было и нет никаких романтических иллюзий насчет примитивной жизни и благородных дикарей. Мои предки были отличные люди, я нисколько их не стыжусь, но из-за географических условий они попали в тупик. Все силы уходили на то, чтобы выжить, для цивилизации ничего уже не оставалось. И в каком-то смысле хорошо, что пришли белые, несмотря на их очаровательный обычай продавать нам отравленную муку, когда им была нужна наша земля.

— Отравленную муку?

— Конечно. Почему вы удивляетесь? Это было за сто с лишним лет до Освенцима.

Слова Мекензи заставили Пата призадуматься. Наконец он взглянул на часы и с явным облегчением сказал:

— Пора связываться с Базой. Давайте сперва проверим, как пассажиры.

Надувные иглу и прочие ухищрения, позволяющие жить с удобствами на Море Жажды, подождут, сказал себе Лоуренс. Сейчас надо опустить воздухопровод к пылеходу. Так что придется инженерам и техникам попыхтеть в скафандрах. Да им недолго страдать. Если не уложатся в пять—шесть часов, можно поворачивать обратно, оставив “Селену” во власти мира, именем которого она названа…

В мастерских Порт-Рориса вершились невоспетые и неувековеченные чудеса импровизации. Разобрали и погрузили на сани воздухоочистительную установку, включая баллоны с жидким кислородом, поглотители влаги и углекислого газа, регуляторы температуры и давления. То же самое сделали с небольшим буровым станком, переброшенным на местной ракете из Клавия, где обосновались геофизики. Погрузили также специально приспособленные трубы. Плохо, если они подведут: усовершенствовать их уже будет некогда…

Лоуренс не подгонял людей. Он знал, что в этом не? нужды. Главный держался в тени, следя за погрузкой снаряжения на сани и пытаясь предусмотреть все подводные камни. Какой инструмент понадобится? Хватит ли запасных частей? Не лучше ли погрузить плот последним” чтобы можно было снять его первым? Не опасно ли подавать кислород на “Селену” до того, как будет установлена вытяжная труба? Эти и сотни других вопросов — некоторые второстепенные, другие существенные — роились в его голове. Несколько раз он запрашивал у Пата техническую информацию: какое давление в кабине, какая температура, не сорван ли аварийный клапан кабины (оказалось, нет, но его, очевидно, забило пылью), в каком месте лучше сверлить крышу. И с каждым разом Пат говорил все более затрудненно…