— Он хитрый. Врасплох меня взял. — Касваллон сел за стол рядом с парнем, который покраснел до корней волос. — Не утерпел, значит? Похвастался?

— Он не хвастался, — вступилась Мэг. — Карен сама все видела, когда вышла кур покормить.

— Как же, кур. Со двора ничего не видно. На горку, поди, залезла и подсмотрела. — Теперь уже зарделась Карен, виновато поглядывая на хозяйку. — Я, собственно, видел два следа, — с широкой улыбкой продолжал Касваллон. — Одни ножки девичьи, другие не знаю чьи — больно уж здоровенные.

— Ага! — воскликнула Мэг. — Опять мои ноги кому-то не угодили.

— Они у тебя прелестны, любимая. Ни у одной женщины в Фарлене нет таких красивых, таких больших ног.

Лишь когда Мэг стала перебирать недостатки самого Касваллона, он запросил пощады.

— Сколько же в тебе яда, женщина!

Прежде чем отпустить Гаэлена к друзьям, он прочел ему пергамент друида.

— Долго не задерживайся, завтра нам рано вставать.

Ночью в их широкой кровати Мэг, нежно поцеловав мужа в губы и откинув волосы с его лба, спросила:

— Что тебя заботит, любимый?

— Почему ты думаешь, что меня что-то заботит? — спросил он в ответ, привлекая ее к себе.

— Не играй со мной. — Мэг отодвинулась, и он сел, опершись спиной на подушку.

— Совет решил возобновить торговлю с Атерисом и допустить в горы аэнирских послов.

— Как же без торговли? Мы всегда получали из города железо, семена, мореное дерево, кожи.

— Не всегда, Мэг. Когда-то мы выращивали и делали все это сами. И теперь нам придется иметь дело не с равнинными купцами, а с воинами.

— Какой вред от небольшого посольства? Глядишь, мы и подружимся с ними.

— С волком не завязывают дружбу, приглашая его ночевать с овцами.

— Мы, Касваллон, не овцы. Мы клан.

— Мы еще пожалеем об этом решении.

— Я люблю тебя, — сказала она.

— За что бы это? — ответил он и обнял ее. Они лежали рядом, наслаждаясь спокойной близостью.

— Даже передать не могу, что ты для меня значишь, — прошептал он.

— Слова тебе не нужны.

Тихо было в зеленом распадке с разбросанными кое-где деревьями. Два ручья сливались у белых камней, на берегу паслись овцы и дикие пони.

Внезапно воздух наполнился едким запахом. Животные, не узнавая его, подняли головы. Голубой свет затмил солнце, в траве замерцали радуги. Раздался шум, словно стая саранчи летела над лугом. Пони и овцы кинулись врассыпную.

Два солнца, вспыхнувшие на долю мгновения в небе, снова слились в одно, но в мирном распадке произошла перемена.

У валуна выросло клыкастое чудище в черной шерсти, с громадными когтистыми лапами. Круглые черные глаза моргали, приспосабливаясь к новой картине.

Учуяв сладостный запах живого мяса, чудище копнуло землю когтями и устремило взгляд на овцу-трехлетку. Потом опустилось на четвереньки и со страшной быстротой помчалось к добыче. Овца бросилась было бежать, но хищник настиг ее в три прыжка и раздробил ей хребет.

Зверь начал есть, то и дело задирая косматую голову и следя, не приближается ли к нему враг. Он не привык к открытым местам и яркому свету, но кровь и жирное нежное мясо приходились ему по вкусу. Внутренности он выкинул и продолжал кормиться, старательно высасывая мозг из костей.

Расколов череп и съев мозги, он снова присел на задние ноги. В его собственном мозгу родился какой-то образ, и зверь зарычал. Ему смутно помнился круг камней и колдун в красной одежде. Огонь из пальцев колдуна ударил в грудь зверя. Боли это не вызвало, но голод проснулся вновь.

Он будет голоден вечно, пока не пожрет женщину, чей образ носит в своей голове. Зверь, охваченный злобой, ударил по земле кулаками и поскакал к лесу, остановившись попить у ручья. Деревья здесь были ниже тех, по которым он привык лазить, росли не так густо и издавали до странности мало звуков. Ни стрекочущих обезьян на лианах, ни плодов на ветвях. Даже птицы в этом лесу редко встречались.

Ветер, переменившись, принес раздувшимся ноздрям новый запах. Опять оно, солоновато-сладкое мясо с мозговыми костями. Колдун наделил зверя умением различать души. Тот, кто приближался, не был намеченной жертвой, но от предвкушения человечины зверь облизнулся.

Запах усиливался. Подкрадываться не было нужды — глупая добыча сама шла на ловца.

В ста шагах к западу Эрлик, молодой паллидский охотник из дома Маггрига, оперся на посох, не понимая, на кого рычит Аскар, его боевой пес. Час назад над горами вспыхнул голубой свет и загорелись два солнца. Это случилось на землях Фарлена, но Эрлик, подстрекаемый любопытством, отважился перейти границу. Не прошло еще и года, как он стал считаться мужчиной и получил право участвовать в Играх.

Там, где более опытный человек подумал бы дважды, Эрлик без колебаний ступил на чужую землю. Он не боялся фарленских охотников, зная, что без труда от них убежит. Нужно же было понять, откуда взялось это голубое сияние. Будет о чем рассказать приятелям на вечерней пирушке.

Он погладил Аскара, шепотом уговаривая его замолчать. Пес нехотя подчинился. Аскару не хотелось идти под ветер — он чуял там опасность, от которой шерсть подымалась дыбом. С врожденной собачьей хитростью он вильнул влево, но Эрлик его отозвал.

Впереди густо росли папоротник и дрок. Аскар опять зарычал, и на этот раз беспокойство собаки передалось человеку. Эрлик положил посох, снял с плеча лук, торопливо достал стрелу.

Что-то огромное, черное поднялось из зарослей и одним махом оторвало охотнику левую руку. Аскар, прыгнувший к горлу чудовища, отлетел в сторону. Эрлик выхватил охотничий нож, но зверь, размахнувшись еще раз, снес ему голову.

Собака очнулась с переломанными ребрами. Насторожив уши, она услышала хруст костей и медленно, с бесконечной осторожностью поползла прочь от поглощенного едой зверя.

В фарленской долине подростки, четырнадцать раз по четыре, укладывали в котомки провизию. Их семьи и родичи заполнили все ярмарочное поле.

Братья Лейн и Леннокс сидели на поваленном дубовом стволе. Гаэлен, закрыв глаза, растянулся рядом, Гвалчмай строгал ножом палочку.

— Скорей бы уж начинали, — сказал Лейн. — Чего они ждут?

— Касваллон сказал, что друид сперва должен благословить нас, — сев, объяснил Гаэлен.

— Знаю — не пойму только, из-за чего задержка.

Гаэлен снова улегся. Обычно Лейн не был таким беспокойным.

— Тебе тоже не терпится? — спросил Гвалчмай.

— Да, — сказал Гаэлен, понимая, что он хочет как-то скоротать ожидание.

— Ты уже разгадал загадку?

— Нет, а ты?

— Может, что-то прояснится, когда мы найдем второй ключ.

Верховный друид Талиесен сидел у очага в доме Камбила. Золотоволосый красавец лорд-ловчий в травянисто-зеленом камзоле и красном плаще расхаживал перед ним, кресло по ту сторону очага занимал незнакомец.

Весь он был одет в кожу, из-под круглого шлема свисала длинная белокурая коса. Он тоже был красивым мужчиной, но в нем по сравнению с Камбилом не замечалось и намека на мягкость. Голубые глаза холодны, как зимнее небо, губы сложены в насмешливую полуулыбку. Заметная неприязнь друида, казалось, лишь забавляла его, но хозяин дома чувствовал себя крайне неловко.

Друид, ничем не выдавая своего гнева, пил воду из глиняной чаши, Камбил ворошил золотистую бороду, лицо незнакомца не выражало никаких чувств.

— Присутствие чужого на юношеской Охоте — большая редкость, — вымолвил наконец друид, — хотя примеры тому бывали. Благословения нынче не будет, ибо нельзя произносить магические слова при равнинном жителе. Я не хочу выказывать неуважения к твоему гостю, Камбил, но этот запрет освящен веками.

Камбил молча кивнул.

— Могу ли я сказать тебе два слова наедине?

— Прошу меня извинить, господин Драда, — обернулся к гостю лорд-ловчий. — Пожалуйте покамест за стол, что накрыт у дома, и откушайте с нашими горцами.

Драда, поклонившись хозяину, сказал Талиесену: