На самом-то деле он так и не прижился. Об этом свидетельствуют новые публикации, теле- и радиопередачи, диспуты. Одно из коллективных обращений к руководителям области, опубликованное ведущей областной газетой

"Красное знамя" 03.05.2007, имеет красноречивый заголовок: "Назвать ЭТО памятником кощунственно". Его подписали члены томского Совета старейшин, в недавнем прошлом - ректоры томских вузов, директора крупных предприятий, руководящие советские и партийные работники, а также редакторы областных газет, учёные, военные, творческие работники, председатель городского Совета ветеранов. А 07.11.2007 на страницах той же газеты появилась статья председателя комиссии по науке, образованию и культуре, депутата Государственной Думы Томской области Н. П. Кириллова "Такой забавный… памятник" - с подзаголовком "Наше общество захлестнула волна подмены понятий". Затем рабочая группа этой комиссии, в которую входили и мы, подготовила проект Закона "О порядке возведения произведений монументально-декоративного искусства городского значения" и передала его в комитет по труду и социальной политике Томской городской Думы.

Необходимость такого закона не только для Томска, но и для всех городов и поселков страны ныне очевидна. Разумеется, наши улицы и скверы должны украшать скульптурные изображения самых разных жанров, форм, художественных решений, но при этом каждое из них должно иметь чёткое определение - памятник это или нечто иное. Место для установления как памятников, так и обычной парковой скульптуры, все финансовые и прочие вопросы, с этим связанные, должны решаться в прямой зависимости от критерия, выработанного авторитетной экспертной комиссией, состоящей из признанных специалистов в области науки, культуры, архитектуры, искусства, краеведения. В случае же несоответствия ранее установленных скульптурных произведений определениям, которые будут прописаны в законе, по заключению экспертной группы администрация города имеет право не снести, а, подчеркиваем, перенести их в иное, соответствующее их жанру и назначению место. В этом суть и прямое действие предлагаемой законодательной инициативы. Но по опыту мы знаем, что даже одно слово перенести вызовет множество возражений самого разного толка. Ведь у нас сегодня в нарушение всех писаных и неписаных, нравственных и гражданских законов и правил легко можно установить "забавный памятник", но как потом его с места сдвинуть? Никто не знает.

В Томске случай особый. Здесь задета честь великого русского писателя, а значит, и честь Союза писателей России, который и в наше рыночное время остался верен традициям русской классической литературы. Его правление и секретариат должны, на наш взгляд, высказать своё отношение к затронутой теме.

А завершить этот разговор нам хочется словами доктора филологических наук, профессора Томского государственного университета Н. Е. Разумовой: "В европейских городах теперь нередко ставят "неклассические" монументы, но это в условиях богатой культурной традиции выглядит как современная ироническая реплика в большом диалоге эпох. У нас же, особенно в Сибири, культурный слой так тонок, что нарочно травмировать его подобными экспериментами смертельно опасно… Чехову даже самое карикатурное изваяние повредить не может, но Томску повредит безусловно! Такой памятник не хранит, а, наоборот, отменяет память, потому что святого и высокого как бы и нет. Надо помнить, что не за всякую творческую инициативу язык повернётся сказать "спасибо".

К 80-летию О.Н. Шестинского

За окном моего деревенского дома стоят по-осеннему отяжелевшие, увешанные сочными и красивыми плодами яблони. Это тем более удивительно, что прошедшая зима выдалась малоснежной и очень морозной, жестоко морозной. И я с декабря по февраль, как и многие знакомые мне люди, гадал - вымерзнут деревья, много лет назад мной самим посаженные у крепкого пятистенного бревенчатого дома, или погибнут под натиском безжалостной стихии?

Вообще-то сразу за Волгой берет свое начало бескрайняя матушка тайга. И тепло сюда, хоть и разница с доволжскими землями всего-то в двадцать - тридцать километров, приходит на две недели позже. Потому, когда высаживал я саженцы яблонь у себя под большими, для вольного взгляда окнами специально выстроенной для созерцания веранды, доброхоты меня всячески отговаривали. Называли эту затею пустой и даже посмеивались: "Ты же видишь, что ни у одного дома в нашей деревне яблони не растут. А ты что же, думаешь, всех умнее?"

Да ничего я не думал. Просто хотел, чтобы у моего дома росли яблони, и потому их сажал. И еще: в деревне действительно ни у одного дома яблонь посажено не было. Но прежний хозяин моего дома наперекор всему взял и посадил два дерева - антоновку и осеннюю полосатую. И деревья прижились, выстояли. И по сей день дают отменный урожай. Потому иногда и приходится задуматься, что лучше - поступать, как принято, "как все", или так, как подсказывает тебе твоё сердце.

Неуловимо и быстро спускаются в сад за окном влажные, туманящиеся сумерки. Деревья теряют свои очертания, пропадает густо-зелёная пышность приготовившейся к увяданию листвы. И лишь яблоки яркими жёлтыми фонариками продолжают мерцать непостижимым, неведомо откуда берущимся светом…

Я встаю с кресла, взяв в руки с колен журнал "Слово", где опубликован рассказ моего старшего товарища Олега Николаевича Шестинского, и осторожно щелкаю рычажок выключателя.

Свет заливает большую комнату, стеллаж, заставленный вазочками, кувшинчиками и прочими баночками, чайничками, солоночками - трофеями бесконечной хозяйственной деятельности моей неугомонной супруги. Живые же яблони за окном, только что так услаждавшие мой взор истинной красотой, мгновенно гаснут, теряются во мраке. Потому мне и не хочется здесь оставаться, и я ухожу к себе, поднимаюсь на второй этаж, туда, где стеллажи с книгами, папки с рукописями, чтобы ещё раз перечитать исповедальное "Се-рафимовское кладбище" дорогого мне человека.

Как я должен благодарить судьбу за то, что неведомыми для нас путями она соединяет разрозненные человеческие судьбы и сердца, жаждущие понимания и братской любви!

К тому моменту, когда Николай Переяслов в своём кабинете в здании Союза писателей России передал мне для издания в Нижнем Новгороде рукописи рассказов Олега Николаевича, при этом попытавшись объяснить, кто он такой, - имя поэта Шестинского было мне прекрасно известно. Ещё в тех далёких семидесятых годах прошлого века, со времени моей литературной молодости, я читал его стихи. Но рассказы! Эта грань писательского таланта Олега Шестинского как-то прошла совсем мимо моего, в общем-то, заинтересованного читательского внимания.

Особенно тронул меня рассказ "Мать моей матери" - о бабушке, блокадном ленинградском холоде и голоде, о детстве, о всём том страшном и непереносимом, что выпало на долю автора в начальные годы его жизни. Но что значит - "непереносимом"? Ведь перенесли, выдюжили, выжили. И всё это в условиях невероятных, несопоставимых с жизнью. Так за счёт чего же?

"Священник с бескровным, выбеленным ликом ветхозаветного пророка окормлял паству. Он толстился фигурой, потому что под рясу напялил стёганый ватник, перевязался шерстяным поясом, тупоносо выставлялись из-под одежды валенки. Как-то он глухо выстонал с амвона в мороз, приледенивший всё живое: "Отроки и старцы, наденьте шапки. Грех - на мне". Но никто не уберёгся от стужи ушанками, сжимали шапки в руках, словно готовились к жертвенности. Причастие разбавлялось тёплой водой до того, что едва лишь отсвечивало розовостью. Пар из уст прихожан воскуривался, не тая, будто выдыхалась сама молитва. Нищих с протянутыми руками не обнаруживалось - все были нищими перед Богом.