– Знаешь, Клер, с меня довольно. Последние два месяца я только и делал, что гонялся за тобой, пытаясь провести как можно больше времени вместе, увидеть, во что выльются наши отношения, и теперь ты, наконец, призналась, что неравнодушна ко мне, что любишь меня, и тут же объявляешь, что не будешь встречаться со мной без разрешения моей бывшей подружки, женщины, которая окончательно слетела с катушек. И какой реакции ты ожидаешь от меня? – осведомился Джек. Его голос от тихого, яростного рычанья поднялся почти до крика, отчего я невольно поморщилась.

– Я ничего не ожидала… всего лишь хотела поговорить, рассказать, что я решила, – оправдывалась я.

– И что дает тебе право решать такие вещи за нас обоих?! Что за игру ты ведешь? Неужели начиталась одного из этих идиотских руководств, где учат, как поймать мужчину, и решила разыграть недотрогу? Воображаешь, что это так уж заводит?! Так вот, позволь сказать! Я не собираюсь больше гоняться за тобой, только чтобы получать пинок каждый раз, когда догоню, – продолжал Джек.

Я в жизни не представляла, что он может так рассердиться. Абсолютно не похоже на всегда сдержанного, добродушного Джека с ленивой улыбкой и смеющимися глазами.

– Не играю я ни в какие игры и не прошу тебя гоняться за мной. Я очень сожалею обо всем, – прохрипела я. Слезы, угрожавшие хлынуть с той минуты, как я услышала голос Джека, стали жечь глаза, а грудь словно наполнилась жидким бетоном.

– Мне тоже очень жаль. Но если действительно хочешь разорвать наши отношения, тогда прощай, потому что я отказываюсь еще раз проходить через это, – бросил он.

Больше всего на свете мне хотелось дотянуться через океан, схватить Джека, обнять и больше никогда не отпускать. По моим щекам все-таки заструились слезы, прожигая соленые дорожки. Я отчетливо поняла, пусть и на мгновение, что еще есть шанс все исправить и удержать Джека. Вот он, приз всей моей жизни, поблескивает прямо перед глазами, и все же я не могла заставить себя вцепиться в него.

– Я люблю тебя, – всхлипнула я. – Жаль, что все должно кончиться именно так.

– Нам было совсем не обязательно расставаться, и сознавать это хуже всего. Прощай, Клер.

В трубке тихо щелкнуло, Джек отключился, но я продолжала прижимать трубку к уху, слушая, как механический женский голос снова и снова повторяет, что, если я хочу позвонить, нужно повесить трубку и снова набрать номер.

Положив телефон, я проплакала весь остаток вечера и почти всю ночь, и хотя чувствовала, что вполне могу рыдать еще целый месяц, к утру обнаружила, что слезы иссякли. Ощущала, как вздымается грудь, сжимается горло, дыхание становится неглубоким и неровным, предвещая бурные, очищающие душу рыдания, но слезы, похоже, надолго высохли. Наказание было суровым: плач приносил мне хоть и слабое, но облегчение, и лишиться даже его казалось жестоким. И все же ночной приступ не пошел на пользу моей внешности: лицо распухло, глаза покраснели, нос вдвое увеличился в размерах. При взгляде на меня мать немедленно принесла гигантский стакан воды со льдом, прежде чем подать обильный, буквально напичканный холестерином завтрак из свежевыжатого апельсинового сока, яичницы, хрустящих ломтиков жареного бекона и теплого бейгела, густо намазанного творожным сыром. Я поняла, как ужасно, должно быть, выгляжу, если мать по собственной воле пичкает меня едой. Завтрак в ее доме обычно состоял из овсяных хлопьев и обезжиренного молока; если я пыталась достать жирный творожный сыр, обычно хранившийся в холодильнике для Говарда, мать тут же бросалась его отбирать, попутно читая лекции о пользе лишенной жиров, холестерина и углеводов беспросветно-тоскливой диеты.

После завтрака я прыгнула в бассейн. Поверьте, погружение в холодную воду в жаркий день дает поразительно бодрящий эффект. Я разрезала воду, энергично работая руками, чувствуя себя свободной и легкой как пушинка. Нырнула на два фута в глубину, проскользнула вдоль всего бассейна, как гигантский скат, трогать которого крайне опасно, и вынырнула, снова почувствовав себя человеком.

Но за одну ночь исцеления вряд ли добьешься, даже при наличии участливой матери, калорийного завтрака и освежающего купания, и к тому времени, как я приняла душ, смыв запах хлорки пенистым гелем с малиновым запахом, мое сердце снова кольнула печаль. И тут я вспомнила, что Джек оставлял сообщения на моем автоответчике, и, не успев прийти в себя, оказалась в гостевой комнате в одном пушистом голубом полотенце и набрала собственный нью-йоркский номер. Едва заработал автоответчик, – я съежилась, услышав свой сухой, официальный голос, просивший оставлять сообщения, – набрала код, и минуту спустя электронный голос объявил, что всего имеется десять таковых. И почти немедленно в ушах зазвучал теплый, низкий, окрашенный тревогой голос Джека.

– Привет, Клер, это я. Пожалуйста, подними трубку, если ты дома, нам нужно поговорить. Ладно… позвони, когда придешь. Я знаю, ты сердишься, и не виню тебя, но позволь все объяснить, хорошо? Надеюсь скоро тебя услышать.

Джек оставил еще шесть сообщений в таком же духе, и последнее было записано всего за час до моего вчерашнего звонка. Слыша в его голосе беспокойство за меня, волнение по поводу моего отсутствия… просьбы позвонить… я едва удержалась, чтобы не схватить трубку, не набрать номер, не взять обратно все свои жестокие слова. Может, у меня еще остался шанс, если все свалить на временное помрачение или безумие?

Но я понимала, что рука просто не поднимется. Я надеялась, что с какого-то момента сознание того, что я поступила правильно, принесет некоторое облегчение, но пока это было слабым утешением. Может, я и вернула Мадди ее достоинство, и это было здорово, но взамен ничего не получила. Нашей дружбе конец, плюс я потеряла единственную возможность на счастье и любовь, о которых столько пишут, говорят и снимают фильмы.

Следующие два сообщения были из моего офиса: одно вчерашнее, от жуткой Пегги, уведомляющей, что я истратила оба дня, которые имела право проболеть, и весь свой отпуск. Другое, оставленное утром Робертом, так и сочилось раздражением. Начальство приказывало немедленно явиться на работу. Я стерла оба, вяло гадая, есть ли у меня вообще работа. Наверное, рано или поздно мне придется это узнать, но пока что образ жизни флоридских пенсионеров явно оказал на меня свое тлетворное действие. Все, чем занимались матушка, Говард и их друзья – играли в гольф и устраивали по очереди вечеринки с коктейлями, – напоминало бесконечные весенние каникулы в колледже (минус повальное пьянство и мелкое воровство в магазинах).

Может, стоило использовать мое знание проблем, с которыми приходится сталкиваться престарелым гражданам, чтобы втереться в их среду, а потом в подражание Анне Николь Смит выйти за кого-то подряхлее и побогаче, несколько лет исполнять супружеский долг (старательно прятать куда подальше его запасы виагры), после чего годам к сорока остаться богатой вдовой. Согласна, звучит несколько меркантильно, но, по крайней мере, мне больше не пришлось бы возвращаться в угнетающе-серую клетушку и слушать, как Дорис, наш литсотрудник, нудит о своих больных суставах и четырнадцати кошках.

Но десятое сообщение вихрем смело все мысли о золотоискательстве. Его оставила Кит Холидей тем же утром:

«Привет, Клер, это Кит Холидей из «Ритрит». Мы очень заинтересованы, чтобы вы работали с нами, так что, пожалуйста, позвоните, как только сможете, и я подробно расскажу о нашем предложении. Жду вашего звонка и надеюсь работать с вами».

На следующий же день, в субботу, я вылетела домой. Мама, похоже, не слишком хотела расставаться со мной, пыталась уговорить пожить у них еще немного, но, поскольку я приняла предложение работать в «Ритрит», – значительное повышение жалованья по сравнению с тем, что я получала в «Сэси синьорз!», – и должна выйти на работу с первого февраля, бездельничать и дальше просто не было времени: слишком много предстояло успеть. Предупредить о своем увольнении, закончить так и не сданные статьи, выполнить несделанные задания, включая трехдневную поездку в Денвер, которую я ухитрилась оттянуть на месяц, собрать вещи, не говоря уже о необходимости найти новое жилье в Чикаго. Я до сих пор была потрясена тем, что меня все-таки взяли после того ужасного интервью, но, когда я позвонила Кит, та на все лады расписывала, какое впечатление я произвела в редакции. Ха!