Несколько лет назад руководство в лице Роберта приняло решение, что бюджет компании не выдержит пышного торжества. Вместо того чтобы устраивать очередную вечеринку в ресторане, он постановил, что отныне начало праздников будет отмечаться в убогой обстановке редакции в комплекте со сборным обедом (сборным – это значит, кто что принесет), обменом анонимными подарками и без капли алкоголя. Вернее, почти без капли. С самого моего появления в журнале кварта водки неизменно оказывалась в смешанном нежными ручками Пегги пунше из безалкогольного пива и порошка для приготовления шипучего напитка, после чего унылая атмосфера несколько оживлялась, напоминая уже не открытый зубной канал, а небольшую кариесную дырку, которую пломбируют без обезболивания. Но в этом году я была так поглощена собственными проблемами, что совершенно забыла тайком пронести в офис запрещенную выпивку. Возможно, это было к лучшему: после прошлогоднего дебоша, когда кого-то вывернуло прямо на ксерокс (даю слово, не меня), ходили слухи, что чашу с пуншем взялась охранять сама Барбара, по натуре не столько женщина, сколько питбуль.

Ленч был именно таким, какого следовало ожидать: сырные шарики, поднос с салатами из сырых овощей, запеканка с грибным супом-пюре фирмы «Кэмбелл», вялый салат-латук, купленные в супермаркете булочки и коробка конфет – явно чей-то слишком рано доставленный рождественский подарок. Я, разумеется, совсем забыла о радостном событии и в последнюю минуту прихватила из холодильника только почти полную трехлитровую бутыль диет-коки, где она простояла целых два дня; украдкой поставила ее на стол в надежде, что никто не узнает, чье это приношение, и не заметит, что напиток слегка выдохся. К сожалению, я тут же увидела, как Пегги смерила бутылку злобным взглядом, который перевела на меня. Но даже сознание того, что мне в очередной раз удалось разозлить ведьму, не радовало, как прежде.

Дело в том, что сегодня в восемь мне предстояло вылететь в Лондон, а я до сих пор не знала, стоит ли это делать. Да, вещи были уложены, компьютер отключен, а в холодильнике не осталось скоропортящихся продуктов, так что, считай, я уже решилась. Но, сидя над тарелкой ветчины с картофелем, запеченным под сыром, я все еще не была уверена, что полечу.

Прежде всего, я так ничего и не сказала Мадди о нас с Джеком. Нет, я хотела, правда хотела. Но после ее признания в том, что она спала с боссом, и именно это стало причиной разрыва с Джеком, цель моего звонка каким-то образом потеряла свою остроту. Я больше не была уверена в том, что вообще обязана ей что-то объяснять. В конце концов, именно Мадди обманывала Джека, когда они были вместе, не говоря уже о том, что обманывала с женатым человеком; значит, она не потерпевшая сторона, а изменница!

Причина же моих колебаний была немного проще. Если Мадди сказала правду – а к чему ей лгать, – значит, Джек порвал с ней вовсе не потому, что понял полную бесперспективность, их отношений, как объяснил мне в нашу первую встречу в самолете. Нет, он ушел от Мадди, потому что она разбила его сердце своей изменой. А это означало, что Джек сказал неправду. Зачем? Как только он узнал, что мы с Мадди подруги, можно было ожидать, что та обязательно проговорится об истинной причине разрыва. Мои внутренние локаторы сигналили, что в этой истории что-то не так, но я не могла сказать, в Джеке ли дело или мои нервы снова шалят. В конце концов, история с похождениями Мадди пробудила именно те эмоции, которые я предпочла бы оставить в прошлом.

Одно из самых неприятных детских воспоминаний относится к тому времени, когда мне было тринадцать лет. Родители устроили званый ужин, и к тому времени, когда посуда была убрана со стола, начался разгул. Из столовой доносились громкие голоса и гогот. Не желая быть замеченной полупьяными взрослыми, я пробралась на кухню в поисках мороженого и наткнулась на отца и миссис Куин, жившую через три дома от нашего. Они обнимались. Сначала это не показалось мне странным – родители всегда приветствовали друзей объятиями и поцелуями. Но потом я заметила, что его рука скрылась под ее юбкой, поднимая ткань и обнажая левое бедро, и до меня внезапно дошло, что они целуются, приоткрыв губы и закрыв глаза, а миссис Куин издает странные хриплые горловые звуки. Я судорожно сглотнула, чувствуя, что вся чешусь, попятилась, вернулась в спальню и принялась скрести кожу, пока не расцарапала себя до крови.

– Что это ты ешь? Разве не знаешь, что ветчина с картофелем запекается в сметане с сыром? А в сладком картофеле полно сахара, да и сливочное масло наверняка положили. – Оливия, редактор отдела кулинарии, прервала не слишком приятное путешествие по памяти. Я подняла на нее глаза. Она села рядом и протянула мне коробку, обернутую глянцевой бумагой в красную и зеленую полоску.

– Вот тебе подарок от Санты. Интересно, что внутри.

Я взяла коробку, поднесла к уху и, встряхнув, услышала шелест ткани.

– Может, сексуальная ночная рубашка? В этом году, когда проводился жребий, кому что дарить, я вытащила имя Пегги и почти поддалась соблазну купить ей красную кружевную рубашку-стрейч с опушкой из искусственного меха, которые продают в «Фридерикс оф Голливуд».

Оливия, которая тоже не выносила Пегги, восторженно взвизгнула:

– Девочка, да эта мегера даже не поймет, что с ней делать! Возможно, посчитает ее чем-то вроде рождественского украшения и повесит на дверь. А что ты ей подарила?

Я загадочно улыбнулась:

– Очень милую вещицу, надеюсь, ей понравится. Честно говоря, я передарила тот же самый чайный набор на одну персону, который получила в прошлом году, подозревая, что именно его и подарила мне Пегги: та постоянно намекала, что теперь, когда у меня появилась своя чашка, я перестану пользоваться офисными. Назло ей я стала брать новую чистую кружку каждый раз, когда хотела выпить кофе.

– Бьюсь об заклад, я получу очередной фруктовый торт, – фыркнула Оливия. – Каждый год одна и та же чертова шутка! Я вообще не ем тортов, а уж фруктовых – тем паче. Это не еда, а издевательство!

Я сокрушенно покачала головой:

– Почему мы проделываем это год за годом? Все вечно недовольны, потому что получают всякое барахло, так к чему трудиться?

Дерьмо вроде того, что раздается под видом анонимного обмена с девизом «Секрет от Санта-Клауса», подпадает под категорию подарков с тайным пожеланием провалиться или пропасть пропадом. Это подарки, которые вы обычно обязаны дарить: сотрудникам, так называемым друзьям, и тому подобным неприятным типам. При этом, естественно, очень хочется показать, что: а) вы терпеть не можете эту особу, б) вложили как можно меньше денег, мыслей и усилий в выбор предмета, но в то же время с) оградили себя от всякой критики со стороны окружающих и получателя, которого, даже если и осмелится жаловаться, посчитают неблагодарным. Этакая пассивная агрессия.

– Открой подарок, – теребила меня Оливия.

Я разорвала обертку, сунула руку в коробку и вытащила самую уродливую спортивную фуфайку из всех, что мне приходилось видеть. Такая и в жутком сне не приснится: стопроцентный ярко-красный полиэстер с изображением головы ухмыляющегося оленя из чего-то вроде вспененного пластика. Нет, мне не просто желали пропасть пропадом. Это было объявление войны, признание в ненависти и надежда на то, что я сдохну в самом скором времени! Оливия брезгливо сморщила нос:

– Что ж, хоть не фруктовый торт, и на том спасибо!

– Похоже, тебе нравится? – мрачно буркнула я. – Во фруктовом торте хотя бы ром имеется.

– О, ты развернула мой подарок! – обрадовалась Элен, подбегая к столику, где сидели мы. Только сейчас я обратила внимание, что на ней почти такая же фуфайка, правда, зеленая и с Санта-Клаусом.

– Конечно, нам нельзя говорить, от кого подарок, но я знала, что тебе понравится. Подумала, что ты должна взять ее с собой в Лондон. Ты только посмотри, какой тут секрет!

Она выхватила у меня фуфайку, пошарила внутри, и рога оленя вдруг замигали белым светом, а нос – красным. Горделиво улыбаясь, дарительница подняла фуфайку. Я тупо уставилась на аляповатую дешевку, завороженная огоньками, отражавшимися от блестящего полиэстера. Впервые я, всю жизнь считавшаяся языкатой стервой, не нашлась, что сказать.