Я почувствовала, как у меня по спине пробежали мурашки. Он считал меня любовницей Рене, без сомнения, и полагал, что это позволяет относиться ко мне как к уличной девке.

– Нет, – сказала я почти резко. – Я просто знакомая.

– Знакомая! – ухмыльнулся судья. – Ну, твое счастье!

Пристальным тяжелым взглядом он окинул меня с ног до головы.

– Пожалуй, я помогу тебе. Раздевайся.

Пораженная, я смотрела на него. Что он себе позволяет?

Даже граф д'Артуа не смел со мной так разговаривать. Впрочем, о чем я думаю?.. Тут не может быть никакого сравнения, об этом свирепом недоумке нельзя даже подумать как о мужчине. Мгновение спустя я опомнилась, понимая, что нахожусь во власти прежних представлений. Нынче Коффиналь – царь и Бог. От него зависит, узнаю ли я что-нибудь о Рене…

Заметив мой гнев и растерянность, он грубо и нетерпеливо прикрикнул:

– Ну, что стоишь, раздевайся! Здесь не занимаются благотворительностью. За все надо платить. Полчаса удовольствий, и ты получишь желаемые сведения, хотя, надо сказать, это не спасет твоего дружка от гильотины.

Сама не зная, что делаю, я машинально сбросила шаль. Ступая тяжело и грузно, Коффиналь приблизился ко мне; я увидела слипшиеся пряди волос у него на лбу. Мгновенно у меня в голове проснулась мысль, что совершаю глупость. Руки Коффиналя обхватили меня за талию и, рванув меня к себе, он жадно припал губами к моей шее. Дрожа от отвращения, я буквально вырвалась из его рук. Это было чисто физическое движение; как я ни хотела пересилить себя, не могла не отшатнуться. Мое тело, мое достоинство, я сама слишком ценны, чтобы принадлежать этому субъекту. Но как быть с Рене?..

Некоторое время Коффиналь молчал. Его злобный взгляд свидетельствовал, как сильно его задело мое слишком явно выраженное отвращение. Этот ублюдок был глубоко оскорблен моим поступком. Когда же он наконец заговорил, его голос был вкрадчив и тих, но это встревожило меня еще больше. Уж лучше бы он кричал.

– Захотелось поломаться, крошка? Никто не собирается тебя принуждать. Ты пришла сюда совершенно добровольно, и мне кажется, ты знала, чем тебе придется заплатить за информацию. Денег же у тебя нет, правда?

Отхлебнув из стоявшей на столе бутылки, он продолжил хриплым злым голосом:

– Такие, как ты, ходят ко мне десятками; и все, черт побери, просят за преступников. Только успевай выбирать. Ты, может быть, чуть лучше других, но это еще не оплачивает той огромной услуги, которую я могу тебе оказать.

Выслушав все это, я еще больше убедилась в том, что мне не следует соглашаться. Бывают вещи, которые выше моих сил. Коффиналь прав только в одном: меня предупреждали, чем придется расплачиваться за его услуги. Честно говоря, я втайне надеялась, что он окажется не таким отвратительным, грубым и циничным. И ошиблась. Не стоит идти на такое ради каких-то сведений, пусть даже это сведения о Рене. Ему не станет ни капли легче, если я юс раздобуду, тем более такой ценой. Решившись, я почувствовала себя гораздо уверенней. Исчезли все сомнения.

Я медленно подняла упавшую шаль.

– Нет, мне это не подходит, гражданин судья.

Он побагровел и закусил губу. Вероятно, он уже был настроен на удовольствия и полагал, что мне не из чего выбирать.

– Ты шутки со мной вздумала шутить? Да ты же, стерва, вылитая аристократка, – ты посмела явиться в мой дом!

Схватив бутылку, он указал мне ею на дверь.

– Ну-ка, проваливай отсюда! И попробуй только еще раз появиться здесь. Смотри-ка, за такие шутки ты поплатишься собственной головой.

Я ушла. Этот недоумок способен бросить в меня бутылкой, а устраивать скандал и привлекать к себе внимание я была не расположена. На улице я с облегчением вдохнула холодный воздух. Мне всерьез показалось, что я из какой-то вонючей, затхлой дыры выбралась наконец на свет.

Было безумием приходить сюда. Я ничего не узнала о Клавьере, но чувствовала себя легче, чем если бы узнала что-то такой ценой. Никто не заставит меня унизиться. Видит Бог, единственное, что я еще сохранила, – это достоинство.

Обойдя большую лужу, я завернула за угол. Нужно было еще зайти на рынок, купить чего-то тс ужину, а дорогой поразмышлять над тем, что мне делать дальше относительно Рене.

Из лабиринта мелких улочек я вышла на широкую красивую улицу Сент-Оноре и, поливаемая мелким надоедливым дождем, пошла дальше, по направлению к Пале-Роялю – ныне Пале-Эгалите.[7]

По этой улице везли в телеге осужденных. Это был обычный путь для осужденных на казнь. Гильотина стояла на площади Революции – бывшей площади Людовика XV. Свою смерть на эшафоте за последние десять дней нашла Манон Ролан, королева Жиронды, патетически воскликнув в последнюю минуту: «О, Свобода, сколько преступлений совершается во имя твое!» Эта женщина приложила свою руку к тому, чтобы ниспровергнуть Старый порядок, а в Новом получила в награду смертный приговор. Был казнен герцог Филипп Орлеанский, взявший себе новое имя – Эгалите и голосовавший в Конвенте за казнь своего кузена Людовика XVI. Он ненадолго пережил своего родственника. Два дня назад была обезглавлена Жанна Дюбарри, прелестная, еще молодая женщина. Ее преступление состояло в том, что она явилась предметом последней страсти давно скончавшегося Луи XV.

Нынче на телеге я увидела старика лет семидесяти – худого, долговязого, высохшего. Это был талантливый ученый, астроном, академик, герой 1789 года, революционер и первый мэр Парижа. Это он стоял у начала Революции. Я узнала его, Сильвен Байн. Мелкая дрожь пробегала по его телу.

– Ты дрожишь, Байн! – крикнул ему кто-то из толпы.

– Это от холода, друг мой, – невозмутимо ответил тот.

«О чем он думал, когда этот кошмар еще только начинался?» – мелькнула у меня мысль.

Я пошла дальше, прижимая к груди драгоценный кусок мыла, четверть фунта масла с непонятными добавками и несколько яиц. Каким-то чудом мне удалось купить это на Центральном рынке – вернее, первой выхватить продукты из рук крестьянина, пока его не растерзали изголодавшиеся женщины. Я была почти счастлива, получив это. Можно будет прибавить к неизменным каштанам еще кое-что.

Сама не зная зачем, я повернула к галереям Пале-Рояля. Там все так же наряжали в сутаны ослов и потешались над религией, сжигали книги и объявляли о пробуждении французов от сна вековых предрассудков, не замечая, что в своем неистовом отрицании демонстрируют уже даже не предрассудки, а фанатизм. Проституток в Пале-Рояле стало меньше – их преследовала революционная полиция. Мэр Парижа питал патологическую ненависть к несчастным уличным нимфам. Но я все же заметила одну из них – в трехцветной кокарде на довольно кокетливом плиссированном чепчике, в подоткнутой с одной стороны юбке и легкой шали, наброшенной на плечи. Она дрожала от холода. Какой-то мужчина поспешно отсчитывал ей деньги.

Не знаю, что заставило меня насторожиться и пойти за этой женщиной. Это трогательное простодушное личико с невероятным для такого занятия выражением невинности, тонкий, чуть вздернутый нос, выбившиеся из-под чепчика русые кудри… Она шла, плотнее запахивая шаль и спотыкаясь. Не сознавая, что делаю, я произнесла:

– Дениза!

Это была Дениза, одна из моих горничных, лучше всех умевшая крахмалить нижнее белье, Дениза, вышедшая замуж за нашего лакея Арсена Эрбо и получившая от меня в качестве свадебного подарка две тысячи ливров ренты. Ей было столько же лет, сколько и мне. Она одевала меня к первому балу, она была нужна мне больше, чем все остальные служанки. Когда мой дом был секвестрирован Коммуной, а я стала бедна, я отказалась от услуг Денизы и ее мужа.

– Что еще такое? – произнесла она удивленно, явно не узнавая меня.

Заученным движением она сунула полученные деньги за корсаж и покачивающейся походкой подошла ко мне. Я успела пожалеть о своем поступке. Что чувствует ко мне эта женщина? Ей ничего не стоит крикнуть на весь Пале-Рояль мое имя! Но ведь так невыносимо было бы не узнать ее, пройти мимо.