– Нет, – сказала я грустно.

– Молоко мы трогать не будем. До вечера, по крайней мере.

Поход за едой очень меня утомил. Жгучая боль от ожога пронизывала щиколотку. Как я страшна сейчас, мелькнула у меня мысль. Не женщина, а смертный грех.

Вечером у нас обоих началась ужасная рвота. Нас даже не рвало, а выворачивало наизнанку.

– Вот бы зарезать свинью, – сказала я отдышавшись, – да зажарить ее на огне. Ты можешь это сделать, Брике?

– Я? Зарезать? Да я не знаю даже, как это делается, мадам.

Я вздохнула. Значит, свинья умрет. Ей недолго осталось. Мы выпили все молоко, что надоили от коровы, и, устроившись у еще теплого очага, уснули. На этот раз сон был тяжелый, непробудный. Меня уже не тревожили никакие мысли. Только в теле жила приятная уверенность в том, что я отдыхаю, что завтра смогу отправиться в путь.

Утром я впервые решилась взглянуть повнимательнее на то, что же сделали со мной бандиты. Из маленького зеркальца, найденного на комоде, на меня смотрела страшно похудевшая женщина с грязными волосами соломенного цвета, с разбитыми, вспухшими губами и кровоподтеками на щеках. Два ужасных синяка были даже на шее, словно меня пытались задушить. Запекшаяся кровь на теле почернела и стягивала кожу. Выбрав тряпку почище, я осторожно обмывала следы побоев. Из этого ничего не вышло. Тогда я спустилась к пустынному берегу Сарты и, несмотря на то что вода была ледяная, вымылась. Кровь смыта. Но как смыть память о тех отвратительных руках, что прикасались ко мне, о той чужой мерзкой плоти, что осквернила меня? Еще долго я буду сама себе противна.

В сундуке трактирщицы я обнаружила какие-то старые лохмотья. Они лежали там, наверное, со времени Луи XIV, но, по крайней мере, прикрывали тело. Я переоделась в грубую бумазейную юбку, подол которой превратился в бахрому, жесткую рубашку и черный корсаж из саржи. Спутанные волосы туго уложила под чепчик. Тяжелую, толстую, как драп, шаль накинула на плечи, скрестила концы на груди и завязала крепким узлом за спиной. Никто не отличил бы меня от крестьянки, причем самой бедной. Вот только обуви не было. Тяжело вздыхая, я стащила с мертвого Паскаля кожаные сапоги. Они были велики для меня, но я подвязала их бечевкой, чтобы не сваливались. В такой обуви можно было дойти и до края света. О том, что сапоги сняты с трупа, я тогда и не вспомнила.

А мой пропуск? Пропуск, добытый с помощью обмана и морфия? Смешно было бы искать его после того, что произошло. Жалкая бумажка или сгорела, или просто пропала навсегда. Стало быть, меня может арестовать любой республиканский патруль, которому я попадусь на глаза.

Я еще раз оглядела трактирный зал, на полу которого уже запеклась кровь, и снова вспомнила кошмар, что здесь случился. Больше всего на свете я боялась, что у меня может быть ребенок от этого отвратительного насилия, но потом, сделав подсчеты, поняла, что Бог избавит меня от этого несчастья. А что, если мне снова встретится банда «поджаривателей»? Подумав, я выдернула из-за пояса старого Паскаля тяжелый пистолет, а за ним два мешочка с порохом и пулями. Если уж попала в ад, то надо уметь защищаться.

– Пойдем, Брике. Мы должны поскорее уйти из этого места.

Ступать на левую, поврежденную, ногу мне было тяжело, но я пересилила себя. Как можно быстрее пересекла двор, где лежали тела девочек-подростков. Над ними тоже надругались… Между ног одной из них торчал штык.

– Сволочи! Ах, какие сволочи!

– Да, эти «поджариватели» похуже, чем господа из Двора чудес, – резюмировал Брике.

– Можно сказать, суровые бандюги. Что ж поделаешь? Кто может, тот и грабит. Время нынче такое.

Я молчала. Дорога шла вдоль Сарты, и я брела по ней спотыкаясь. Кажется, я потеряла счет времени. Какое нынче число? Я принялась считать по пальцам… Оказалось, уже 7 марта 1793 года – я целую неделю в пути! За такое время можно добраться до Христиании.

– Куда мы идем? – осведомился Брике.

– В Алансон? Помнится, бедняга Паскаль говорил, что до Алансона еще целых два лье.

– Нет, – сказала я твердо.

– В Алансон мы заходить не будем. Мы пойдем через деревни, где меньше людей.

Я знала, что путь надо держать в Ле-Ман. Это крупная дорога, не какой-нибудь закоулок, где бесчинствуют молодчики виконта де Маргаделя. Я была в двойственном положении: с одной стороны, боялась республиканских патрулей, с другой – опасалась банд «поджаривателей».

– Все-таки вы молодец, мадам! – восклицал Брике, верный своей привычке бежать вприпрыжку впереди меня.

– Они такое с вами сделали, что, я думал, вы уже и не встанете. А если и встанете, то будете как сумасшедшая. Я знаю, такое бывает.

– Ну нет, – сказала я, усмехнувшись.

– Что-что, а нервы у меня крепкие. Я и не такое видела.

Был полдень, и воздух звенел от солнца и счастья. Я с удивлением замечала, как быстро вступает в свои права весна. Бутоны почек набухли так, что готовы были взорваться в сладострастном порыве цветения, а кое-где уже курчавилась молодая поросль. Голубоватый туман, первый предвестник весны, уже растаял, уступив место золотистой дымке. Уже готовился цвести пышный орешник. Нежные примулы обрамляли узкую тропинку и поднимались выше по холму. Волчье лыко расцвело красивыми розовыми цветами, испускающими острый аромат. Я знала, что в нем ядовито все, вплоть до листьев и корней, но все равно оно красиво.

– Куда мы идем? – снова спросил Брике.

– В Ле-Ман.

Не очень приветливо встречали меня родные края.

– Сударыня. Сударыня! Не дадите ли вы нам чего-нибудь поесть? Хоть бы кусочек хлеба… Я и мой брат очень голодны.

Один Бог знает, как я произнесла эти слова. Пожилая крестьянка окинула нас обоих пристальным взглядом. Вероятно, мои лохмотья и покрытое синяками лицо, а также тощая фигурка Брике произвели на нее впечатление. В руках у нее была миска с кашей – она как раз шла кормить кур. Быстрым движением крестьянка протянула нам щедрый кусок густой каши.

– Берите! Да скорее, чтобы муж не увидел. Ступайте с Богом!

– Мы будем молиться за вас, добрая женщина, – с постной миной простонал Брике.

За два дня пути он уже знал, что нужно говорить в таких случаях.

Мы отошли в безлюдный деревенский переулок. Наступала ночь. Кашу я разделила пополам и половину протянула Брике:

– Ешь и не хнычь больше! Видел бы мой отец, чем занимается принцесса де Тальмон.

– Я же вам предлагал свои услуги, – пробормотал Брике с набитым ртом.

– Милостыню просить – тоже мне, придумали! Набиваем брюхо всякой дрянью… Я мог бы украсть что-то в тысячу раз лучшее.

– Ты попадешься на воровстве, и нас заберут в полицию.

– Ха! – Брике искренне рассмеялся.

– Крестьяне никого не сдают в полицию. Если они ловят вора, то расправляются с ним сами.

– Вот уж не думала, что для тебя это лучше.

Мы пошли дальше, обеспокоенные мыслью о наступающей ночи. Где искать ночлег? Несмотря на то, что была первая декада марта, ночи были очень холодные, по утрам на земле серебрилась изморозь.

– Смотрите, мадам, река!

Да, действительно, путь нам преграждала река, и я совсем сникла. Ведь такая маленькая речушка, а нам ее не перейти.

– За перевоз потребуют денег, Брике.

– Ах, снова незадача. Смотрите, мадам, на том берегу огни – наверняка какая-то таверна! Только бы перебраться туда.

Я оглядела берег. Искать брод бесполезно, кроме того, меня передергивало при мысли о том, что я должна буду брести по колено в холодной воде. Тогда уж лихорадка обеспечена… Я видела лодку, озаренную затухающим светом дня, и сгорбленную фигуру рыбака. Ему ничего не стоит перевезти нас на другой берег.

– Брике, за мной, – скомандовала я решительно.

Мы быстро зашагали по склону холма к берегу. Воздух был влажный, сырой. Ноги тонули в песке. Если бы было не так холодно, я бы сняла обувь.

– Добрый человек! – обратилась я к рыбаку. – Нам непременно нужно на другой берег. Не могли бы вы перевезти нас…

Рыбак стал медленно подниматься в качающейся лодке, желая, вероятно, рассмотреть людей, обращающихся к нему.