– Кэт? – Томми удивился. – Ты не говорила, что она вернулась в твою жизнь.

– Ну, она вернулась в нее только сегодня вечером.

– Как она? Все еще сходит по мне с ума?

Я не рассмеялась. Томми бывает таким грубым. Ричи сейчас борется за жизнь, а он говорит ужасные вещи.

– Ладно. Прости, прости, прости. Мне жаль ее друга. Мне жаль, что я напился. Боже, где ты ее положила? Наверху, в одну постель с Анжелой?

– Анжела уехала.

– И это жаль.

– Нет, тебе не жаль, – отрезала я.

– Ладно, не жаль. С тобой мужчина не имеет права на собственное мнение, Ли.

И вдруг я поняла, что зверски устала. И начинаю закипать.

– Где, черт возьми, ты был? – вопросила я. – Сейчас почти три часа ночи.

– Ну ты и мегера, Ли. – Он потянулся к виски, но я отставила бутылку. – Я ездил к маме в больницу. Это разрешается? Пробыл там гораздо дольше, чем собирался. Мне пришлось вернуться в «Би-би-си» и работать допоздна, чтобы наверстать упущенное.

До трех часов? Ну ладно, не буду спрашивать. Обстановка и так накалена до предела.

– Как она? О, кстати, только что вспомнила. В прошлый раз, когда я туда ездила, ее навещала некая дама. Кто такая Мари-Шанталь?

– Кто?

Это был простой вопрос, но слишком невинный тон, которым Томми произнес «кто?», заставил меня насторожиться. Томми совершенно не умеет лгать. Наверное, потому, что мало репетирует. Я настолько хорошо его знаю, что по одному слову могу определить, как он нервничает.

– Когда я последний раз ездила к твоей маме, у нее была дама, француженка, которую она представила как Мари-Шанталь. Норин сказала, что она работает с тобой в «Би-би-си».

– Ах, эта…

Его щеки стали пунцовыми. Почему он краснеет при упоминании о своих коллегах?

– Ну? Зачем она приходила к твоей маме?

– Она ей нравится.

– Как они познакомились?

– Вроде я их как-то представил друг другу.

– Вроде. Томми, кто эта женщина?

– По-моему, я о ней уже упоминал, – он совсем смешался. – Это учительница, которую пригласили на передачу. Помнишь? Когда мы гостили у твоих родителей и ты обнаружила, что я знаю французский.

– Она давала тебе уроки французского. Значит, вы близко знакомы?

Он был безнадежен. У него на лбу написано, насколько близко он ее знал.

– Рассказывай, Томми, – тихо произнесла я.

– Просто мне казалось, что тебе стало все равно. Ты все время писала, не хотела меня видеть. Я чувствовал себя ужасно, будто все время тебе мешаю. Ты не хотела перевести наши отношения на…

Если он скажет «на другой уровень», я его убью. Но когда он это сделал, я заставила себя подавить раздражение. Его мама тяжело больна. Наверное, он переживает сильнее, чем показывает. Что бы я ни узнала о Мари-Шанталь, мне придется разбираться с этим в другой раз.

– Значит, ты работал с ней на этой передаче, и… – подсказала я.

– Она мне понравилась. Она не смеялась, что я не умею говорить по-французски. Исправляла мое произношение, и скоро у меня начало получаться. Она сказала, что у меня хороший слух, предложила давать уроки. Все началось с чашки кофе во время перерыва. – Точно так же, как со мной, подумала я с отвращением, чашка чая в «Би-би-си» и шоколадка. – А потом мы вместе пообедали, и она отвела меня в магазин. Показала одежду, которая, по ее мнению, мне подойдет. Она хорошо в этом разбирается.

Боже правый! Сколько раз я пыталась заставить его обновить гардероб. И все только потому, что она француженка.

– Значит, свитера, которые ты надевал на Рождество…

Он радостно кивнул. Казалось, он вздохнул свободно из-за того, что ему больше не надо врать.

– Они красивые, правда? У нее прекрасный вкус.

Я засунула руки под себя, чтобы не врезать ему. Теперь его уже не остановить. Но хочу ли я знать все мерзкие подробности?

– Томми, – осторожно начала я, пряча за легкомысленным тоном растущие негодование и боль. – Скажи, Мари-Шанталь, часом, не страдает циститом?

Он недоуменно посмотрел на меня.

– Это инфекция мочевого пузыря, – объяснила я. – Секс тоже может вызывать воспаление. У меня это бывает время от времени. После секса лучше сразу встать и пописать. Помнишь, я так делала? – Томми кивнул. – А другое средство – это довольно гадкое лекарство. Называется цитрат калия.

– О, так вот он для чего! В аптечке в ванной у меня целую вечность стоял этот пузырек. Я и понятия не имел, откуда он там взялся.

– Ну вот, теперь ты знаешь.

– Бедная Мари-Шанталь. Наверное, у нее этот… Как там оно называется? Она ничего не говорила.

– Вообще-то упоминать об этом во время секса – глупо.

– Вот, наверное, почему… – Он запнулся. – Ли, я никогда… она…

– Ты все еще с ней встречаешься? Ты с ней был сейчас? Поэтому ты так поздно вернулся?

– Ну, она приходила к маме. Потом мы пошли выпить, я был так расстроен. Но мы не… то есть я не спал с ней с Рождества. С тех пор, как мы ездили во Францию, и мы…

Если до Рождества, значит, все нормально, да? Что он сделал? Принял новогоднее решение упростить себе жизнь и отныне заниматься сексом только со мной?

Но хуже всего, что я не имела права на него злиться. Ведь я сделала то же самое с Баззом. Разумеется, он об этом не знал. Но зато знала я. В голове пронеслось: «двойная мораль».

– Ты злишься? – Он робко смотрел на меня. Я молчала. – Злишься, да? – продолжал он. – Послушай, я всегда любил тебя и всегда тебе это говорил. Это ты меня не любишь, а если любишь, то у тебя очень странный способ показывать свою любовь. Будь я уверен, что ты меня любишь, неужели я пустился бы во все тяжкие? Если хочешь знать, в последнее время у меня возникали подозрения, не встречаешься ли и ты с кем-нибудь на стороне.

Итак, в довершение он решил свалить все на меня. И он прав, черт его побери. Прав во всем. На глаза у меня навернулись слезы. Если я проведу с ним еще хоть минуту, то выдам себя. Сейчас мне хотелось одного: обнять его, утешить, сказать, что Норин поправится. Но между нами встала Мари-Шанталь. Я двинулась к Томми, но он отступил.

– Я знаю этот взгляд. Ты чертовски зла. Не надо было тебе рассказывать. Хотя знаешь что? – Он сделал шаг вперед и заглянул мне в глаза. – Может, и к лучшему, что все так случилось. Теперь хотя бы не надо ничего скрывать. Да, ты злишься на меня. Но задумайся, почему я связался с Мари-Шанталь.

И не успела я предпринять очередную попытку умиротворить его, он вышел из кухни.

– Томми! Томми, вернись, ради бога! – крикнула я ему вслед.

Но он ушел. Оставшись одна, я дала волю слезам, взяла полупустую бутылку виски и глотнула прямо из горлышка. И вдруг услышала, как по лестнице кто-то спускается. Только маминой болтовни мне сейчас и не хватает. Но тут хлопнула дверь, и все стихло. Я выглянула из-за портьеры и увидела, как Макс Остин торопится в ночь.

Наверное, он ходил наверх в туалет – в уборной внизу рабочие разобрали пол. И в какой момент он спустился?

Много ли он услышал из нашего с Томми неприятного разговора?