Но потом приходил летний вечер… и следовала экскурсия в страну воспоминаний. Лучшее из них сидело в том же саду, в том же белом платье с голубым поясом, милое, свежее, цветущее. И не было рядом зеркала, чтобы напоминать президенту о его возрасте. Он же был Львом Январцевым, он и чувствовал себя Львом, смотрел на девушку, в которую был влюблен Лев, и сердце билось, как в юности, кровь струилась живее, лицо горело, даже голова кружилась слегка. Пусть воображаемое счастье, но все-таки счастье, пусть временное, но возвращение в молодость, пусть бесперспективное, но все-таки продолжение первой любви.

И хотя президент приходил под предлогом лечения, но разговоры о самочувствии пресекал. Не хотелось подчеркивать немощи рядом с цветущей. Он предпочитал рассказывать о приключениях мысли, о победах над тайнами времени и тайнами мозга, о подготовленной, пока еще не осуществленной атаке на зловредную взрывчатую звезду, обо всех своих любимых осях, устремленных в бесконечность. Но о Темпограде президент не упоминал. Нарочно откладывал признание, тянул удовольствие встреч.

— Вам не скучно от всей этой учености? — спросил он как-то.

— Нет, вы очень хорошо рассказываете. У вас удивительно ясный ум. Все освещено, все расставлено, все взаимосвязано. У меня в голове хаос был, а вы как-то разложили все по полочкам. Такое умение нечасто встречаешь, наверное, оно прирожденное. У меня был друг, — добавила она, чуть краснея. — Он студент, совсем еще мальчик с вашей точки зрения. Но тоже умеет все прояснять. Не так хорошо, как вы, но похоже.

— Вы любили его, этого друга? — не без труда выговорил президент. — Простите за нескромность, но постороннему легче признаться.

— И сейчас люблю, — сказала Винета просто. — Даже больше люблю, с тех пор, как мы расстались. Пока рядом был, как-то не ценила. Я ужасно неорганизованная, хватаюсь за одно, другое, третье, ничего не успеваю, пропускаю самое важное. Я и встречи с ним пропускала, а он человек самолюбивый, с большим внутренним достоинством. В общем, как-то бессмысленно потерялись. Но я жду… и все думаю о нем. Все больше уважаю его… и люблю. Вот и сейчас: сижу с вами, а думаю о нем. Вы не обиделись?

— Ничуть, с какой стати? — сказал президент, горько улыбаясь. Конечно, ему было обидно. Но смешно же ревновать к самому себе. Или тот, девятнадцатилетний Лев, не он на самом деле?

И опять он не сказал правды Винете. Совсем было собрался, а в последний момент подумал: «Надо ли вмешиваться в естественный ход жизни? Время все сотрет постепенно и безболезненно».

На следующий день, это было во вторник, 2 июля, президент выступал по телевидению. Сразу же, в первый час по прибытии, он потребовал организовать это выступление, чтобы через головы неповоротливых сотрудников Ван Тромпа обратиться ко всем людям Земли, всем сразу объяснить, что бессмысленно и преступно плестись босиком по дороге, закинув котомку через плечо, когда на старте стоит ракета, готовая рвануться в будущее.

Передачу вел Ван Тромп, и перед началом он подпортил настроение президенту. Перед самым выступлением спросил:

— Есть деловое предложение. Приближаются решающие дни на планете Той. В свое время вы проектировали Астромеч, вы незаменимый мастер, наши скороспелые специалисты не могут сравниться с вами по опыту, могут наделать непоправимые ошибки. Вы не согласились бы на небольшое космическое путешествие, всего на две недели? МЗТ сейчас работает безотказно…

Январцев вспылил:

— Ни в коем случае. Я понимаю, вы хотите избавиться от меня, заслать в космос на две недели и похоронить мой проект. Две недели для Темпограда — это целый период, там уже сложатся традиции мелкотемья, их не выкорчуешь.

— Но ваш проект так и так будет обсуждаться долго — не две недели и не два месяца, — возразил Ван Тромп.

Возмущаться было некогда, начиналась передача. Январцев взял себя в руки, настроился…

Говорил он образно, логично и страстно. Еще в Темпограде заготовил эту речь. Все же удовлетворения не было. Не было потому, что все эти дни он слышал только возражения, те же возражения высказывались и на телевидении. И еще очень мешала присущая телевидению театральная игра в непринужденность. Люди будто бы обмениваются мнениями под вылупленными глазищами прожекторов, под стрекот аппаратов, поглядывая на жесты режиссера, который больше всего волнуется, что такой-то выступает целых две минуты, а такой-то возражает целых три. И выступающие старались держаться в рамках отведенного времени, лица их выражали напряжение и старательность. Президент привык к яростным спорам в Темпограде, ему очень не хватало искренних эмоций.

Была, впрочем, и неожиданность, даже неприятная, пожалуй. Ван Тромп тоже задал непредусмотренный вопрос.

— Я с бо-ольшим инте-ересом отношусь к ва-ашему предложению, — начал он со своей обычной тягучей медлительностью. — Оно привлекает научной смелостью. Смелость всегда вызывает восхищение. Смелость, как говорится, города берет. Правда, я не слыхал, чтобы смелость возводила города. Для строителя важнее разум, точный расчет… предусмотрительность. Нужно видеть не только первый шаг, но и второй, третий… и все дальнейшие. И вот что мне не совсем ясно сегодня. Темпоград был задуман как город скорой помощи науке… обеспечивающей производство. Теперь вы предлагаете перевести заводы в быстрое время. Но кто же будет снимать трудности той быстрой промышленности? Не придется ли для нее создать еще один темпоград в сверхбыстром времени? И не потребует ли тот сверхтемпоград перевода заводов в свое сверхбыстрое время? И не потребуется ли для той сверхпромышленности сверхсверхбыстрейший темпоград? И так далее, до бесконечности. Где вы видите предел для этой гонки с секундами? Вероятно, это продумано у вас.

«Подслащенная, но пилюля, — подумал Январцев. — Значит, Ван Тромп недоброжелатель. Ему захотелось смутить меня на глазах у телезрителей. Заготовил неожиданный вопрос, полагая, что я не сумею ответить. Ну что ж, он-то думает о проблеме четвертый день, а я — четвертый год. Обязан был предусмотреть любые возражения».

— Это неизбежное противоречие движения, — сказал он. — Только неподвижность не создает трудностей, но неподвижность — это смерть. На Земле и в космосе была подобная проблема. В свое время, создав ремесло, люди создали и города, чтобы жить возле своих мастерских. Но производство загрязняет воздух, вредит здоровью. Ради своего здоровья в XX веке горожане начали выносить заводы за пределы жилых районов, потом за пределы городов, за пределы зеленых зон и жилых областей, в пустыни, горы, тайгу. Но кому-то надо было работать в пустынях, горах, тайге, и возле производства вновь возникали города, шли дебаты об очищении атмосферы в этих городах. В конце концов промышленность и энергетика стали портить всю атмосферу Земли, пришлось выносить заводы в космос, на Луну, на планеты. Но кому-то надо было работать на Луне и планетах, а людям нужны человеческие условия, пришлось создавать атмосферу на Луне. Создали атмосферу, и встал вопрос о том, что промышленность портит эту атмосферу. Дебатируется вопрос о переносе вредного производства на Меркурий. И так далее, до бесконечности. Где предел? Движению нет предела. И отказаться от движения нельзя, потому что неподвижность — это смерть. Не можем мы вернуться к охоте на оленей в первобытных лесах. Нет уже первобытных лесов, и оленей не хватит для двадцати миллиардов едоков.

Теградизация — подобие завоевания космоса, другой вариант продвижения за пределы старого мира. Там — покорение пространства, у нас — покорение времени. Покорение пространства — нелегкий и медлительный процесс, требующий много сил, времени и труда, умственного и физического. Покорение времени экономит пространство и время, но тоже требует много труда, не так много физического, но много умственных усилий. До сих пор человечество предпочитало умственные усилия.

А стоять на месте не хотело никогда.

Развивать мысль было некогда. Время (телевизионное) кончалось. Резервные минуты съел Ван Тромп. Ни разъяснить, ни добавить.