После тридцать первого хода Скорсби на доске установилось равновесие. Специалисты считают шансы сторон равными.

Ураган, бушующий в городе Хакодате, надламывает вековую сосну.

Но ураган бушевал вчера — четыре минуты назад и позавчера — восемь минут назад, весь год умирал и никак не мог умереть аргентинский композитор. Новости перестали волновать. Собравшиеся переходили к экранам искусства и спорта. Но и здесь не все привлекало внимание. Не было никакого интереса целый час (шесть земных секунд) смотреть в открытый рот певицы, героически доставшей верхнее «ля». Другое дело — балет: какие-то события происходят, позы меняются. И спорт отбирали придирчиво. Темпоградцы предпочитали не игры — игры тянулись слишком долго, а соревнования: бег на короткие дистанции, прыжки в воду… или же в высоту. Хоть и замедленная съемка, а все же какое-то движение. Вот, например, идет на рекорд та самая Аня Фокина — любимая спортсменка Винеты. Обязательно перед экраном толпа.

— Товарищи, я не опоздал? Еще разбегается?

— Уже оттолкнулась. Начинает замах.

— Хорошо пошла.

— Нет, слабоват толчок. Не дотянет.

— Вытащит. Я верю в Аню.

— Не вытащит. Хотите, измерим? Можно рассчитать скорость.

— Глядите, какой переворот. Плашмя над планкой.

— Заденет левой ногой. Носок вытянула бы.

И так хочется подойти к экрану, ладонью подтолкнуть Анину ногу.

Однажды (в какую-то из четвертых минут) рядом со Львом у экрана «болел» лохматый хмурый мужчина. Потом выяснилось, что он поэт. В Темпограде переводил индийский эпос «Рамаяну» — работа на несколько лет.

— Час убил на один прыжок, — проворчал он.

— Зачем же убивали? — спросил Лев. Сам он подошел в последнюю секунду, когда сбитая планка уже висела в воздухе.

— Движения хочется, — вздохнул поэт. — Пусть замедленного, хоть какого-нибудь. Надоели фотографии. Жуткое чувство: весь мир заснул, а мы ночные дежурные. Временно выключились из времени. Скорее бы назад, в нормальную жизнь! Вот истекут мои третьи сутки и в ту же секунду сорвусь.

— А кто вас держит? — спросил Лев. — Разве обязательно надо досиживать трое суток?

— Совесть держит, — сказал поэт мрачно. — Такое вредное чувство. Взялся, подрядился, обещал, не могу не выполнить. Кляну себя, но корплю, терплю и корплю.

— Но здесь так интересно, — сказал Лев. — Передний край науки. Все открытия делаются здесь. Центр мысли.

— Ну да, мысли здесь, а жизнь там. Мой совет, не застревай тут, молодой человек. И не проси продления, не умоляй. Впрочем, все равно не дадут. Трое суток — и точка.

— Я не застряну, — сказал Лев извиняющимся почему-то тоном. — Меня привезли на три часа, сегодня же отправят обратно.

— Счастливчик! Почему так скоро?

Лев объяснил.

И тогда лохматый поэт сказал сурово:

— Никуда ты не уедешь, парень. Тоже застрянешь, по глазам вижу.

— Почему по глазам?

— Потому что не сволочь, — отрезал поэт. — По глазам это видно.

Он оказался пророком, этот мрачный скептик.

Лев составил свои списки, а Клактл — свои, и дело у него подвигалось, тем более что гости приходили все реже и реже. Видимо, основные вопросы исчерпали, а до уточнений еще не дошли. В результате Клактл без помех мог с самого утра сидеть со своим секретарем-переводчиком, обсуждая каждую кандидатуру на спасение из тысячи наинужнейших.

Сам себе Клактл казался очень принципиальным, но при всех своих благих намерениях все же был пристрастен. На тысячу очередников — первой и второй очереди — пришлось девятьсот жрецов, прочие места были отданы властелину, его родне и придворным. Среди жрецов в подавляющем большинстве были младшие, практики, Лев сказал бы «технари» — посвященные в тайны звезд, чисел, руд, камней, дворцов и мостов. И конечно, все поголовно были из Нижнего царства. Клактл просто не знал никого в чужих странах. Конференций на Тое не было, монографии не издавались и не переводились; тайны передавались изустно, шепотом, чужестранцам не выдавались даже под пыткой.

— А простые люди? Мастера? Земледельцы? — напоминал Лев.

— Серая скотинка, — отмахивался тоит. — Роются в грязи, храмов не видят даже.

— Но храмы-то они строили.

— Храмы создавали жрецы. Волю богов воплощали в камне.

Лев вспоминал некрасовское: «Папаша, кто строил железную дорогу?» — «Инженеры, душенька».

В конце концов десять раз перечеркнутый и переправленный список был переписан набело. Клактл потребовал аудиенции у «верховного жреца волшебного города под колпаком». Имелся в виду Гранатов.

Лев пожал плечами, но пошел к секретарю Гранатова. Результат получился неожиданный. Президент пригласил к себе Льва без тоита.

Польщенный юноша добрых пять секунд просидел в кабинете Гранатова, восхищаясь быстротой и точностью президента. На селекторе один за другим вспыхивали экраны. Гранатов выслушивал, давал четкие указания, тут же сам кого-то вызывал на экран, мгновенно переходя от одного дела к другому, казалось бы, противоположному. Лев дивился, сколько знаний вмещается в этой седой с залысинами голове и сколько тем эта голова может держать в себе одновременно. По любому вопросу Лев попросил бы неделю на размышление.

Впрочем, как выяснилось, и Гранатову требовалось время на размышление.

— Я просил вас зайти, — сказал он, выключая все экраны, — чтобы заранее узнать, что хочет наш гость. Вероятно, вы в курсе. Не хотелось бы обидеть его непродуманным ответом.

Лев рассказал про списки.

— А зачем эти списки?

Лев объяснил:

— Клактл не верит в будущие открытия. Заботится об элите. И очень боится, что властитель и его солдаты отстранят жрецов — носителей культуры, по его мнению.

— И в списке жрецы?

— Почти одни жрецы.

— А женщины? А дети? А рабочие?

Лев повторил слова Клактла о серой скотинке.

Гранатов усмехнулся с горечью:

— Значит, жрецы — все, землекопы — ничто. И владыки отстраняют жрецов, а те отпихивают землекопов. Хороша компания… Нет, без сомнения, надо спасать всех поголовно. Вы растолкуйте этому жрецу-технократу, что мы можем спасти всех до единого. Объясните понятнее. Если слов не понимает, нарисуйте картинку. Помните, я говорил про зайца и орла: можно убежать, можно спрятаться. Может быть, так дойдет?

Можно представить, как старался Лев. Он подготовил лекцию для Клактла, отредактировал, прорепетировал. Высокохудожественную картину «Заяц и орел» не грешно было бы повесить на стену Малого зала. Но безуспешно. Клактл выслушал, но не поверил.

— Я жрец, посвященный в тайны, — сказал он. — Я умею отличать правду от сказки. Вы добрые люди с добрыми намерениями, но вы не боги. Силы смертных ограничены. У вас есть один корабль на тысячу тоитов. Вы построите еще один, еще один, но не тысячи. Иди еще раз, мальчик, проси прием у хранителя тайн вашего города.

Аудиенция состоялась с теми же самыми разговорами об избранниках и серой скотинке.

— Списки не понадобятся, — уверял Гранатов. — Мы спасем всех ваших соплеменников и всех сопланетников.

Тоит стоял на своем:

— Прилежный всадник пускается в путь на рассвете. Нехорошо задерживать его напутствиями и обещаниями. У вас есть корабль, вывозите первую тысячу. Не надо терять дорогие дни.

— По списку, составленному вами лично? — спросил Гранатов не без язвительности.

— Добавьте по своему списку, — ответил Клактл.

Гранатов положил бумагу в стол.

— Хорошо, обещаю вам, что через три дня, если не будет ощутимого успеха, мы приступим к эвакуации.

— Какая цена трех дней?

— Я имел в виду темпоградские дни. Вы же убедились, что у нас время идет иначе.

Клактл вежливо промолчал. Он не верил, что время идет иначе где-нибудь. И тут же неожиданно для Гранатова и для Льва объявил:

— Прошу меня немедленно отправить к Верховному толкователю. Я не могу ждать три дня.