Мгновение, и бурлящие толпы заполонили улицу. Замелькали лица, искаженные болью и ужасом, вытаращенные глаза, разинутые кричащие рты. Мужчины дрались на мосту перед дворцом, спинами проламывали перила, воины копьями сталкивали напирающих в ров. Вопили матери, протягивая детей. Старуха, та, что толкла муку в ступе, проталкивала вперед младшую дочь и хватала за колени солдата, умоляя его пропустить желтокожую красавицу. Между тем по дворцовым покоям, озираясь, пробирался властитель в съехавшей на ухо короне. За ним шествовали жены и слуги с мешками добра. Художник бросился ему в ноги, жестикулировал, показывая на камни, видимо, убеждал спасти мозаику. Властитель оттолкнул его ногой. Но тут из ниши выступил полководец, тот самый, который сидел сейчас в детском креслице, взмахнул саблей… и, ловко перехватив корону с отрубленной головы, нахлобучил ее на себя.
Декорация изменилась. По горной дороге, вверх и вверх бежали к вокзалу МЗТ тоиты — горожане, крестьяне, солдаты с оружием и безоружные. Все тяжело дышали, разинутым ртом ловили разреженный горный воздух. Многие падали обессиленные, их тут же сбрасывали в пропасть. Несколько младших жрецов, Клактл среди них, тащили на носилках верховного жреца. Откуда-то сбоку на экран ворвались всадники на четырехрогих, впереди — вождь скотоводов. Носилки скинули в пропасть, кувыркаясь, пролетел Клактл, нанизанный на копье. Но вот и ракета — вокзал МЗТ. В дверях ее Свен, на руках он держит какую-то тоитку, а на спине его сидит толстяк скотовод, через голову хочет втиснуться в ракету. Телохранители обрубают ему руки, кидаются в узкий проем. Свалка. Чья-то нога наступает на шлем Свена. Окровавленное лицо в снегу. Разгорается зарево, весь горизонт как бы наливается кровью. Толпа еще бурлит вокруг ракеты; стальная свеча качается раз-другой и падает, изрыгая пламя. Взрыв. Экран озаряется ослепительным светом и гаснет.
— Да-с! Неприглядная картинка, — вздохнул кто-то за столом.
— Эгоизм, классовый и личный, — резюмировал Ван Тромп. — Боюсь, культуру они не сохранят.
— А я даже не очень осуждаю их, — заметил поэт. — Я сам проталкивал бы свою дочку и внучку всеми правдами и неправдами. Нет, Ван Тромп, извините, но спасать надо всех до единого.
— Возможности техники ограничены, — возразил Мамадугу. — Мы представляем себе, на что способна промышленность Земли. Сейчас выпускается десять установок МЗТ в год. Я говорил о ста за два месяца. Давайте стоять на твердой почве обеими ногами. Из сегодняшнего дня не выпрыгнешь. Прав я, профессор Юстус?
— Я надеялся, что Темпоград выпрыгнет, — негромко сказал Юстус.
— Ну так давайте передадим им материалы. Пусть найдут способ, как переправить на Землю все двадцать миллионов.
— Одну минуточку, — поэт привстал, как бы подавляя возражения не только словами, но и всей своей могучей фигурой. — Минутку. Я прошу еще раз включить Скептика. Меня интересует, как скажется на земных людях эта всеобщая эвакуация.
— Резонно, — согласился Ван Тромп, вновь поднося микрофон к губам. — Внимание, Скептик. На Землю прибыли двадцать миллионов тоитов. Половина из них земледельцы, другая половина — скотоводы и охотники. Создаем им привычную среду. На своей родине они привыкли или к пустынным просторам, поселим их на просторе, пожертвуем материк, наиболее подходящий по природным условиям… Африку. — Ван Тромп, прищурившись, покосился на Мамадугу.
— Зачем же весь материк? — вскочил тот с возмущением. — В Африке у нас миллиард жителей. Куда вы их денете? Выселить — целая проблема. Еще одна эвакуация, посерьезнее тоитской. Притом же Африка — колыбель человечества, и древнего человека, и древнейших культур. Вы же не можете увезти пирамиды, храмы Луксора, сокровища Бенина и Зимбабве. Добавьте все, что возведено в нашем веке: Город-Гриб, Заир-Венецию, обсерваторию в Мали, амфитеатр Аддис-Абебы…
— Долг гостеприимства, Мамадугу. Гостям отдают лучшее, — сыронизировал Ван Тромп. — А что вы предлагаете? Чью страну?
— Я предлагаю распределить пришельцев равномерно.
— Система постоя? В каждой деревне один гость, в каждом переулке один гость. Но так вы не сохраните их культуру, Мамадугу. Детей можно так расселять, чтобы приучить к новой планете.
— Вы, как Скептик, доводите идею до абсурда, Ван Тромп. Я предлагаю, чтобы каждая страна отдала часть своей территории, допустим, два процента.
— Значит, система резерваций. Американских индейцев в резервациях задушили, дали им земли непригодные для охоты, превратили следопытов в музейные экспонаты. Но то было в прошлом веке. Мы гостеприимны и доброжелательны. Пусть будет по-вашему. Внимание, Скептик! Тоиты получают территорию. В каждой стране…
Некоторое время машина монотонно урчала, как бы переваривая новые материалы. На экране мелькали неясные силуэты зданий, деревьев, холмы, мосты. Но вот мозаика образов сложилась в картину.
В светлой и прозрачной, без подлеска, березовой рощице, пригорюнившись, сидит у пня охотник тоит. Ковыряет концом копья кору, нанизывает на ноготь красного лесного клопа, нюхает, отплевывается. С сомнением кладет копье на коленку, видимо, хочет переломить за ненадобностью. Внезапно привстает, насторожившись. Крадучись, делает два шага, плавно заносит копье, принимая изящную, почти балетную позу… и с силой швыряет копье за обрез экрана. Жалобный визг и торжествующий вопль тоита. Попал! В руках удачливого охотника добыча: истекающий кровью фокстерьер. Видимо, заблудившийся или брошенный при внезапном отъезде пес.
На берегу прозрачного ручейка художник. Собирает камешки, раскладывает, поливает водой из ковшика… алюминиевого, явно земного происхождения. Отгребая песок, вытаскивает обложку журнала. Расправляет, смывает грязь мокрой ладонью, откинувшись, любуется типографскими красками. И, смешав каменный орнамент, закрывает лицо руками. Что стоит его мастерство по сравнению с полиграфией? Учиться? Поздно. И пальцы не те. С сомнением глядит на свои перепончатые лапы.
Обыкновенная сельская школа. За кафедрой классная доска и телеэкран. Перед доской учительница — земная девушка, с косами венцом вокруг головы, очень серьезная, суровая. На каждой парте тетрадь в линейку положена наискось, как полагается, а над тетрадками чешуйчатые лысины с костистым гребнем — тоиты — дети и взрослые женщины, судя по одежде. Выводят буквы. Вот одна девушка, утомившись от усердия, подняла голову. Крик! И разом, даже команды не потребовалось, все ученицы, как лягушки, попрыгали в окна. Бегут в кусты, в овраг, в заброшенные дома. А по улицам уже скачут тоиты-скотогоны на своих четырехрогих. Свесившись, на скаку хватают самых нерасторопных красавиц, перекинув через колено, заворачивают назад. Русокосая учительница — она на голову выше степняков, — расправив плечи, загораживает вход в класс что-то говорит, пытается убедить. Удар плеткой по лицу. Багровый шрам на гордом лбу…
Клактл на экране. Стоит на коленях перед верховным жрецом, а тот с остервенением комкает и рвет земную книгу. Рвет, потом отряхивает лапы и сует их в кашу с водой, дескать, отмыться не могу от этой кощунственной грязи. Гневно указывает на окно. И Клактла выталкивают. Лента жрецов с факелами. Бегут по городу, поджигая заборы, киоски, павильоны, все деревянное и пластиковое. Летят в костры парты, глобусы, учебные плакаты, книги, книги, книги…
— Неутешительная картина, Мамадугу, не правда ли?
— Такие последствия вы представляли себе, Юстус?
— Представлял. Но я надеялся, что Земля предложит что-то принципиально новое.
— Для разработки этого нового требуется время.
— Вот потому я и заговорил о Т-граде. Они хозяева времени.
Других решений быть не могло. Сразу, без обсуждения, Ван Тромп сказал, обводя глазами круглый стол:
— Лично я согласен. Есть предложение передать материалы в Т-град. Кто против?
«Круглый стол» не возражал. За Темпоград высказались семь из семи.
— Так и решим, — подытожил Ван Тромп. — А дня через три соберемся послушать, что они посоветуют.
