Она повернулась к мужчине в зеленом бархатном сюртуке и спросила:

– Так это вы, месье Лемерсье?

Он склонил голову в напудренном парике.

– Я получила ваше письмо, – сказала она, заметив герцога и маркиза, но по-прежнему глядя на француза. – Я рада встретиться с любым из друзей моей матери.

– Pauvre Дельфина, – вздохнул он и чуть-чуть покачнулся. – Как вы похожи на нее, mа belle. Я надеюсь, что так оно и есть.

Розали приблизилась к нему и взяла за руку.

– Месье, вы нездоровы?

– Non, nоn, – возразил он, – je suis hebete[37]. Я изумлен, что наконец смог увидеть ваше лицо после стольких лет неизвестности и тревожных размышлений о том, что с вами сталось. С вами и с ней, – добавил он.

Она в замешательстве посмотрела на него.

– Разве мы когда-нибудь встречались? Je regrette[38], но я не помню. Это было в Париже?

По морщинистым щекам Лемерсье потекли слезы, и он ответил:

– Non, потому что я жил в Вене, когда вы родились. Это так... так difficile[39] объяснить вам все и раскрыть тайну, которую Дельфине удалось утаить на долгие годы. Я не был огорчен, когда она вышла замуж за своего англичанина. У нее просто не оставалось иного выбора, когда я покинул Париж. Но она всегда была моей, и вы тоже.

Он крепко сжал ей руку и сказал:

– Ma chere Розали, я должен поцеловать ваше прелестное лицо и вправе это сделать. Потому что я ваш настоящий отец. Этьен Лемерсье.

– Но этого не может быть – c'est impossible! – воскликнула миссис Хьюз, и на ее тонком лице застыла гримаса недоумения. Бывшая танцовщица приехала на Пантон-стрит, чтобы выслушать рассказ Розали о ее дебюте в театре. Однако ее вниманием целиком завладели события, происшедшие после спектакля. – Дельфина вышла замуж за мистера Лавгроува за много месяцев до вашего рождения.

– Да, это так, – согласилась Розали. – Но подобный довод не опровергает его слов. У мамы до замужества был любовник, и я подозреваю, что вы его знали.

– Certainement[40]. Это была une grande passion[41]. Она так сердилась, когда ее cher Этьен флиртовал со мной. – Заметив, что Розали расстроилась, француженка резко переспросила: – Кстати, как зовут этого человека?

– Этьен Лемерсье. – Миссис Хьюз оцепенела:

– Значит, он в Лондоне? Но я думала... – Она оборвала себя и задумчиво поглядела на Розали. – Его желание познакомиться с вами необычно, большинство мужчин склонны отрицать свое отцовство.

Розали надеялась, что приятельница его матери опровергнет заявление Лемерсье. Однако она подтвердила ее худшие опасения.

– Главное в другом, – пояснила Розали. – Он сказал, что я дитя его любви, в присутствии герцога Солуэй и лорда Элстона. Я не удивлюсь, если этот мерзкий мистер Бекман распустит слухи по всему Лондону.

От шока у нее притупились чувства, и ей трудно было вспомнить, что случилось после того, как она высвободилась из объятий эмоционального француза. Джервас, что бы он про себя ни думал, оборвал эту неприятную сцену, выгнав мистера Бекмана и приказав ему немедленно сесть в карету. Затем он с подчеркнутой галантностью проводил Розали до ожидавшего ее экипажа и понимающе кивнул, когда девушка отказалась принять его у себя дома.

Не то, чтобы она стыдилась показать ему свою новую квартиру. Нет, Розали ею просто гордилась. В большой спальне она чувствовала себя на редкость уютно, а гостиную ей удалось со вкусом обставить, дополнив изящную мебель темно-синими занавесями и красивым турецким ковром. Фарфоровая статуэтка Дельфины де Барант ободряюще улыбалась ей с каминной полки. Казалось, что ее радовали изменения в судьбе дочери!

Кладовая была достаточно просторна, и там стояла кровать Пегги Райли. Теперь в круг повседневных обязанностей служанки входили заварка чая, готовка несложных блюд и покупки на рынке. Девушка с гордостью носила новый белый чепчик и темно-оливковое рабочее платье. Только здесь, на новой квартире, она позволила себе приодеться: в ветхом, обшарпанном здании в Айлингтоне эти наряды выглядели бы совершенно неуместно.

Служанка унесла поднос с закусками и вином, до которых Розали даже не дотронулась. И тут танцовщица сообщила миссис Хьюз о своем намерении пригласить сегодня днем месье Лемерсье:

– Он так просил, и я не могла ему отказать.

– Non, – уныло согласилась дама. – Это было бы опрометчиво. Но вы не должны встречаться с ним наедине, cherie. Следует ли мне обратиться за советом к адвокату моего мужа или вы целиком рассчитываете на помощь вашего покровителя?

Розали не понравился намек приятельницы, и она поспешно откликнулась:

– С герцогом Солуэй меня ничто не связывает, мадам.

– Bien sûr, это не мое дело, и я знаю, что вы очень осторожны и скрытны с своих affaire d’amour[42]. Вы ведете себя совсем как Дельфина. – На минуту француженка задумалась, а затем продолжила: – Если Лемерсье начнет лгать, его можно будет разоблачить и заставить отречься от своих слов. Особенно, если вас поддержит этот английский duc[43]. Я убеждена, что он к вам явится.

– Я его об этом не просила.

Миссис Хьюз укоризненно покачала головой, и у нее затряслись перья на шляпе.

– Quelle sottise![44] Быть такой робкой просто глупо. Завоевать расположение джентльменов важно и необходимо. А иначе не выживешь. В Оперном театре мне хорошо платили, с’est vrai[45], но мои любовники были куда щедрее. От каждого из них я получала кругленькие суммы.

– Герцог мне не любовник, – повторила Розали.

Но она получила от него деньги, напомнила она себе. Ее уютная, со вкусом обставленная квартира доказывала, что французская практичность возобладала в ней над английской щепетильностью.

Ей больше не хотелось пользоваться расположением герцога, она внутренне сопротивлялась этому, и все же решила прислушаться к мнению своей приятельницы, умудренной немалым опытом. Вскоре после ухода миссис Хьюз Розали села писать записку Джервасу и бросила беглый взгляд на статуэтку на каминной полке, словно надеясь получить от нее ответы на мучившие ее вопросы.

Когда Пег принялась за дела по дому, хозяйка вручила ей записку и попросила отнести ее в особняк Солуэй. Розали не была уверена в том, что герцог откликнется на ее просьбу. На душе у нее было тяжело, но она решила ждать, что будет дальше.

Не прошло и часа, как появился Джервас. Расторопность обеспечила ему теплый и любезный прием. Она с радостью увидела его вновь и поняла, что не откажется от его услуг.

Когда он обнял ее, она прижалась щекой к его белой муслиновой манишке и пробормотала:

– Спасибо, что вы пришли, Джервас.

Но его крепкое объятие возродило и таившуюся в ней горечь, напомнив Розали о желаниях герцога, которые ей не суждено исполнить.

– Я рад, что вы захотели меня видеть, – сказал он, приобняв ее за талию и подведя к софе. – Когда должен явиться Лемерсье?

– В любую минуту, – ответила она ему и села.

Он продолжал стоять, молча глядя на нее, и наконец проговорил:

– Со вчерашнего вечера я постоянно думал о вас и о том, что произошло в театре. Я вспомнил, как вы рассказали мне о возлюбленном вашей матери. Возможно, он и есть этот француз, и вы его родная дочь. Как вы полагаете?

– Желала бы я ответить, что это не так, но, увы, не могу. Лемерсье писал мне, его письмо пришло как раз в тот день, когда я отправилась с вами ловить рыбу. Тогда он сообщил только, что был знаком с мамой и отцом в Париже и желает встретиться со мной. Его утверждение может оказаться ложным, хотя сам он уверен, что говорит правду. Ну а если это правда, то с двусмысленной ситуацией будет покончено. И слава Богу. Пусть я окажусь незаконнорожденной, моей карьере это не повредит.