Однако ее ожидания не оправдались: бенефис певца привлек множество зрителей, и они увидели на Хаймаркет длинную вереницу экипажей, а у входа в ложи собралась целая толпа. Они заняли места, когда оркестр уже заиграл увертюру.

Джервас обратил внимание, что Розали побледнела, наверное, оттого, что на нее пристально смотрели собравшиеся в театре, не отрывая глаз от платья и драгоценностей новоявленной герцогини. Он попытался заслонить ее и прижался к ней покрепче. Высокие звуки скрипки соответствовали его настроению, он вспомнил об упреках матери и абсолютном доверии жены. Теперь, когда их медовый месяц подошел к концу, они должны были держаться на людях не только с достоинством, но и довольно чопорно. Самоконтроль ослабевал лишь, когда они оставались наедине. Тогда бывало тоже нелегко. Джервасу хотелось только одного: предаваться любовным утехам, ведь отныне он имел на это полное право. Он довольно быстро понял, что для девушки с французской кровью она на редкость застенчива и робка, но лишь до определенного момента. Ему не хотелось, чтобы, откликаясь на его ласки, она думала, что он относится к ней, как к игрушке. Для него она значила больше, чем любая женщина, согласившаяся стать его женой, и прежде всего потому, что отказалась быть его любовницей. А его мать, очевидно, считала ее именно такой. Когда началось второе действие оперы, Джервас заметил, что выражение лица его жены изменилось. Злодей Моностатос принялся мучать свою жертву Памину, и Розали стиснула зубы и ухватилась за ручки кресла. Она жадно следила за происходящим на сцене. Джервас инстинктивно почувствовал, что страдания героини напомнили ей о нападении Бенджамена Бекмана. Может быть, ему стоило забыть о благородных манерах и взять ее за руку? Однако он не сделал этого, заботясь о ее репутации. На сцене появился птицелов Папагено, и Розали впервые улыбнулась. Тамино заиграл на волшебной флейте, выманив из леса диких зверей. Из-за кулис выбежали медведи, обезьяны, выполз даже неуклюжий крокодил, и Розали пришла в восторг, совсем как юный Ниниан, окажись он в театре. Ее настроение было изменчивым, как у ребенка, и Джервас успел привыкнуть к этим колебаниям и мгновенным переходам от печали к веселью.

В антракте она повернулась к нему и сказала:

– Парижская постановка оперы была гораздо эффектнее. А сегодня все певцы, кроме синьоры Бертинетти, увы, не в голосе.

– Мне жаль, что ты разочарована. Наверное, нам лучше уйти?

– Только после балета.

Когда занавес опустился, скрыв ведущих исполнителей и хор, Розали вдруг страшно разволновалась.

– Ты уверена, что хочешь остаться? – осведомился он, но ее решительный кивок его не убедил.

Тревожные предчувствия Джерваса усугубились с началом балета. Его поразил глубокий интерес Розали к самым незначительным подробностям постановки. Она не отрывала взора от сцены, пока Арман Вестрис кружился и взлетал в высоких прыжках, демонстрируя свою неиссякаемую энергию. В ее глазах выступили слезы, но, может быть, это ему померещилось.

Розали продолжала неотступно следить за своими бывшими коллегами, и Джервас ощутил себя соучастником преступления. Вероятно, он виновен не менее Бекмана. Женившись на ней, он поступил как законченный эгоист. Он запер этого воздушного эльфа в золотую клетку. Теперь она прикована к земле и лишена свободы. А в будущем сможет его возненавидеть.

Однако Джервас испытал облегчение, не почувствовав враждебности в поведении жены, когда они сели в карету и направились по освещенным фонарями улицам к себе, в Парк-Лейн. Она немного прикорнула, положив голову ему на плечо, и это еще более успокоило его.

– Спасибо, что ты взял меня в театр, – прошептала она. – Но вряд ли я стану часто просить тебя об этом.

– Неужели тебе было так больно?

– Да. Опера, на мой взгляд, не слишком удачная, а балет Армана и того хуже. Артисты, видимо, и сами это знают.

– А я подумал, что ты к ним ревнуешь.

– О нет, – возразила она. – Мне просто жаль.

Потрепав ее кудри, он сказал:

– Я восхищался, видя тебя в ролях русалок, волшебниц, богинь и нимф, но больше всего ты мне нравишься в роли герцогини.

Она вздохнула и спокойно откликнулась:

– Cher Джервас, ты всегда говоришь мне то, что я хочу услышать в эту минуту.

Девятнадцатого июня, в день торжественного приема в Карлтон-Хаус у Розали было отвратительное настроение. Джервас, научившийся успокаивать жену и развеивать ее страхи, решил на время оставить ее одну и поехать с Нинианом в Гринвич. Он думал, что так ей станет легче, но в их отсутствие она очень скучала. Они вернулись через несколько часов после обеда и узнали, что она еще занята с мадам Феррье и примеряет только что сшитое бальное платье.

Его легкий, полупрозрачный бирюзовый шелк был щедро украшен золотыми узорами, а по краям француженка выткала цепочки из миниатюрных золотистых раковин. Портниха доставила удовольствие Розали, сказав, что это самый восхитительный наряд, который она когда-либо шила, и его должен по достоинству оценить граф де Лиль, некоронованный брат Людовика Шестнадцатого.

– В таком платье могла бы появиться и сама Мария-Антуанетта, – проговорила Розали, и от этого комплимента портниха чуть было не прослезилась.

– Когда вы увидите нашего короля, Madame la Duchesse, передайте ему, что все роялисты молятся за восстановление монархии. Какой позор для Франции, что он вынужден жить в изгнании, а этот корсиканский usurpateur[61] претендует на роль нашего правителя!

Мадам Феррье долгие годы работала костюмершей в театре и умела причесывать не хуже, чем шить. Она сделала из волнистых локонов Розали замысловатую прическу, украсив ее большим топазом и алмазным полумесяцем. Она подавала Розали сверкающие части парюра и прикалывала их одну за другой к ее волосам.

К девяти часам вечера кареты с более чем двумя тысячами приглашенных заполнили улицы Мейфэр. Движению мешали толпы собравшихся на улице горожан. Они с любопытством наблюдали за торжественной процессией. Джервас предпочел подождать до десяти часов и лишь потом вызвал свою карету. К этому времени Розали была уже вне себя от нетерпения.

Ниниану разрешили лечь спать попозже, чтобы он смог увидеть их выезд. Он внимательно осмотрел парадный черный бархатный костюм Джерваса с серебряными кружевами, его белые атласные бриджи до колен и шелковый жилет.

– Ты никогда не выглядел столь настоящим герцогом, – почтительно заметил мальчик. – Можно мне потрогать твою саблю?

– Разумеется, нет, – без колебаний ответил Джервас.

– А почему Розали надела ожерелье тети Элизабет и ее серьги? – полюбопытствовал Ниниан.

– Потому что я попросил ее об этом. Розали, стоявшая у трюмо, повернулась к ним.

– Разве эти топазы принадлежат твоей матери?

– После смерти отца они стали моей собственностью. Ты можешь пользоваться ими всю мою жизнь, а когда я умру, они достанутся нашему старшему сыну.

Он взял свою складную шляпу, сунул ее под мышку и подал другую руку жене.

После нелегкого путешествия по освещенным фонарями улицам карета доставила своих пассажиров к портику с колоннадой в Карлтон-Хаус.

Джервас и Розали проследовали по парадному ходу и, миновав Малиновую гостиную, присоединились к огромной толпе изысканно одетых гостей. Джентльмены были облачены в бархат и атлас, а на военных мундирах блистали ордена и украшения. Дамы появились в шелковых и атласных вечерних платьях, отдав в массе своей предпочтение белому цвету. На этом фоне ярко выделялось голубовато-зеленое платье Розали. Тиары из драгоценностей венчали высокие женские прически, и Розали поразило изобилие изумрудов, рубинов и аметистов, добытых из недр земли для украшения шей и запястий английских аристократок.

Джервас провел ее через Круглую комнату, Тронный зал и Розовый атласный зал. Во всех них собралось много людей. Оркестр непрерывно играл, но места для танцев было недостаточно и музыку заглушал шум нескольких тысяч голосов. Розали не знала никого из приглашенных, хотя муж постарался исправить это упущение, поминутно представляя ее разным лордам и леди.